Представление «Царя Эдипа» начинается поздно вечером. Цезарь сидит, погруженный в печаль и сумрак. Лизандр, обратившись туманом, истекает наружу из запечатанного саркофага и садится, никем не замеченный, у ног императора. Он принимает обличье создания тьмы. Сейчас это ворон. Его тревожат повязки на запястьях у Цезаря. Вскоре показывается и кровь. Но такой малости вряд ли достаточно, чтобы утолить голод.

Представление проходит при свете сотни факелов. Зрителей почти нет — как это может быть? Антиноаполис — это всего лишь идея в голове у императора. За деревянным помостом, обозначающим костяк будущего настоящего театра, виднеются пальмовые деревья, а за деревьями — песчаные дюны. Ветер пустыни несет прохладу. Оркестра не видно, он скрыт в глубокой тени.

Актеры играют тускло, без блеска. Деревянные маски нелепо гротескны. В Помпеях все было не так. Времена изменились. В Египте естественные пропорции эллинического искусства преувеличены до абсурда. Мальчики-хористы поют свои партии пронзительными и надрывными голосами. Наверное, считается, что такое пение должно пробуждать страсть и страх. Но вместо высокой трагедии Софокла получается пафосная истерика, и последние строчки отзываются в сердце Лизандра горькой иронией:

Значит, смертным надо помнить о последнем

нашем дне,

И назвать счастливым можно, очевидно, лишь

того, Кто достиг предела жизни, в ней несчастий

не познав.

Если бы поэт знал... если бы он вкусил смерти прежде, чем написать эти строки, он бы понял, что превыше горечи жизни — горечь вечности.

Цезарь требует еще вина. Опасаясь быть обнаруженным, мальчик-вампир снова меняет обличье и вливается в пляску теней от дрожащих факелов, стоящих по четырем углам трона.

Теперь он — черная кошка. Обдирает когтями золотые нити на пурпурной императорской мантии. Забирается на плечо к богу. Представление подходит к концу. Дочь Эдипа, юная Антигона, уводит отца, который сам себя ослепил, хор направляется следом за ними в медленном танце, не радостном, но и не скорбном. Этот запутанный сложный танец представляет всевластие мойры, закона судьбы, который не в силах нарушить ни боги, ни смертные. Черная кошка легонько прикусывает императору ухо. Слизывает кровь шершавым язычком. Цезарь вздыхает.

— Антиной тоже так делал, — говорит он, и, кажется, в первый раз в его воспоминаниях Антиной обретает человеческие черты.

На них никто не смотрит. Мальчик-вампир вновь принимает обличье человека.