Но осязание говорило Лидиарду что-то иное, в то время как он спускался все глубже. Он чувствовал, что этот бесконечный холод и покой земли — только поверхностный, и ниже есть области, где стоит сильная жара и идет постоянная деятельность. Так же, как мир органической жизни — всего лишь одно напластование, так же и этот мир, напоминающий истинную родину Лидиарда: в нем тоже есть подземная часть, его кипящий и бурлящий Ад.

Дэвид знал, что мог бы проплыть еще дальше вниз, если бы захотел, он мог бы достичь самого центра земли и купаться в обширном океане расплавленного металла, не боясь ни каких помех, но он отказался от такой возможности. Это вовсе не было тем местом, куда ему хотелось бы отправиться, или где хотелось быть. Это не было местом, для него подходящим, как несомненно было то, где он сейчас находился.

Меня вырвали из моей каменной колыбели, чтобы я превратился в чудовище из плоти и крови, и я стал считать себя одержимым демонами не из-за того, что меня отравила та змея своим укусом. Я понял, наконец, насколько моя душа и мой разум не подходят к моему облику. Только теперь я знаю, кто я есть и из чего выше. Теперь я могу только благодарить того, кто вернул меня сюда, к моей настоящей и единственной сущности, кто бы он ни был, добрый ли бог или сам дьявол.

Он бы произнес все это вслух, если бы считал, что в этом есть какая-то необходимость. Лидиард решил, что такой нужды нет, он знал, нечто потянулось к нему, дотронулось и изменило его, постепенно подвело к осознанию этого изменения. Он предполагать, что это только начало и его все еще куда-то тащат и направляют, искушают и просвещают. Если бы его искусителю доставило удовольствие вытащить Дэвида из этого умиротворяющего чрева для дальнейшего обучения и наставления, это, возможно, и было бы сделано, уж в этом он ни капли не сомневался.

Он уже не боялся такой перспективы, потому что знал, теперь, когда ему показали путь в рай, он всегда сможет сюда вернуться.

Цепляясь за эту мысль, Лидиард плыл сквозь жидкую землю, терпеливо, исполненный восхищения, расслабившийся от удовольствия, пока его руки не устали.