Он уже видел, какова будет его смерть… как мысли в мозгу будут медленно разрушаться, по мере того, как станут умирать речь и воображение, становясь сущим бредом задолго до того, как свет сознания полностью исчезнет. После того, как придет смерть, понимал Лидиард, он еще будет способен произнести cogito, ergo sum [33], потому что еще будет мысль, и благодаря этой мысли он еще будет существовать… но мысль станет медленно убывать, точно мертвый лист в огне, постепенно исчезая и становясь ничем, только прахом и золой существа…

И тут свершилось чудо.

Кинжал так и не завершил свой смертоносный путь. Не успел он дотронуться до Лидиарда, как его с невероятной силой отвели назад, и кинжал ярко блеснув, точно серебряное пламя, превратился в облачко бледной белой золы. Взгляд Амалакса, устремленный на жертву с жуткой радостью, тоже как будто бы кто-то отвел в сторону, и в то время, как эти ужасные паучьи глаза стали искать того, кто им воспрепятствовал, Лидирард услышал, как хрустнула шея Амалакса, точно гнилой прутик, и увидел, как его несостоявшийся убийца падает, точно сломанная тряпичная кукла.

И Лидиард увидел еще одно лицо — лик ангела с голубыми, точно небо, глазами.

Ангел протянул вниз тонкую нежную руку, и веревки, привязывавшие Дэвида к кровати, загорелись, а огонь, которым они вспыхнули, прочистил и исцелил раненые запястья и обугленные ноги.

И ангел поднял его, и сказал:

— Это милосердие, это истина, это справедливость. Sed libera nos а malo. Sed libera nos а malo. [34]

И Лидиард ответил:

— Корделия! — произнес он. — Ради Господа и любви к нему, отпусти меня, Корделия!

* * *

Сквозь серые вечерние тени мчалась волчья стая через Парк Остерлир, по Лэмптон Хилл, перескакивая Хэттон Брук и железнодорожные пути в Лэнгдит Гров; бежали мимо Биржи к Бернам Коммон, мимо верфи Хедсор и Кук Марш, упорно направляясь к Лесу Риджли и к одному дому на его южной окраине.

Во время бега волки были свободны и полны радости, они чуяли место, куда стремились, не как внушенную им команду или принуждение, но как свободную и не вызывающую вопросов цель, в совершенстве сплавленную с инстинктом и внутренней природой. Как волки, они были в полной гармонии друг с другом и с миром, не питали ни малейшей надежды, ни горького опасения. Как волки, они представляли собой энергию и движение, влечение к охоте и возможности хищного зверя. Как волки, они не были обременены грузом человечности.

Как волки, они бежали все вместе, стаей, объединенной впервые за несколько десятилетий. Враждебность, какую они проявляли друг к другу в иных обличьях, сейчас была забыта, растворившись в огне радости. Как волки, они не имели никакого отношения ни к Лондону, ни к какому другому месту, которое построили и назвали люди. Как волки, они были свободны.