Капитан махнул рукой на здание, которое я принял за литейный цех. Его широкие двойные двери были со вставными стеклами и напоминали двери старой конюшни на Бакстон-плейс. Мьюллен налег плечом на одну половину дверей и сдвинул ее в сторону; все сооружение задрожало. Мы вошли в длинное просторное помещение, на покосившихся стенах которого тускло поблескивали крючья. В центре, ниже уровня плотно утоптанного земляного пола, располагался круг футов шести диаметром. Густой запах смерти ударил мне в ноздри, и я чихнул. Мьюллен подошел к яме.

– Сто лет назад по этому переулку сюда приводили старых лошадей. Двойные двери должны были им напоминать их родные конюшни.

– Так чем занимались живодеры? – спросил я.

– Почти всюду по стране живодеры резали отслуживших свой срок лошадей, а из их копыт варили клей. Некоторые сдирали шкуры и отправляли на сыромятни. Здесь же, в Эджертоне, обрезали хвосты и гривы и продавали их в мастерские по изготовлению париков и матрацев. Когда лошадь входила внутрь, бумеры – так их тогда называли – били им в лоб молотом. Лошадь падала, и человек, который назывался подъемщиком, поднимал ее с помощью вот этой штуковины. – Мьюллен показал на длинную, наполовину заржавевшую цепь, свешивающуюся с потолка. – Стригальщики состригали конский волос, и подъемщик подвешивал тушу на крюк. Когда приходило время, он вновь поднимал ее, заводил над ямой и опускал туда. А яма… В яму сбрасывались туши.

– Глубокая? – Я заглянул вниз в черный недвижимый омут в шести-семи дюймах от края ямы.

– Глубокая. В дни, когда работы было особо много, живодеры сбрасывали туда десять-двенадцать лошадей, и не было такого, чтоб хоть одна из них всплыла. Оттуда вообще никогда ничего не всплывало. Говорят, трупы лошадей все еще там, у Живодера, – в полном сборе.

– А там что – кислота?

Мьюллен отошел от ямы, подошел к стене и ковырнул носком ботинка землю. Затем нагнулся и поднял что-то вроде небольшой буханки хлеба. Когда он приблизился ко мне, я разглядел в его руках расколотый булыжник.

– Смотрите. – Неуловимым движением Мьюллен бросил камень в яму. В то мгновение, когда камню оставалось лететь до поверхности два-три дюйма, мне показалось, что готовое поглотить его черное зеркало подернулось едва заметной рябью. Затем, ударив из-под поверхности, яростная раскаленная струя закрутила камень, будто невесомую пробку, – над поверхностью появился завиток дыма, поплыл ко мне и резанул ноздри. Глаза мои начали слезиться. Булыжник, от которого отсекали кусок за куском, стремительно плыл поперек ямы, уменьшаясь на глазах. Казалось, на плаву его удерживает стая пираний. Через несколько секунд он превратился в крутящуюся облатку, корочку, крошку…