– Резонно! – согласился Пушкин. – Твоим секундантом будет твой сын.

– Он же погиб!

– Нигде не написано, что погибший не может быть секундантом. – Пушкин хлопнул в ладоши.

Дверь снова распахнулась, и в избу вошел скелет сына Бориса. Он был одет в выпачканный землей, полуистлевший черный пиджак и такие же брюки – трудно было признать в них тот нарядный костюм, который Борька пошил себе на свадьбу, а потом в нем же лег в гроб.

– Это не мой сын! – крикнул Крайнов.

Пушкин усмехнулся:

– Нехорошо, папаша, собственных детей не признавать! Нехорошо!

– Да я это, папа, я, – простучал зубами скелет. – Просто мы давно не виделись.

– Ты? – Крайнов попятился. – Это ты, Борька?!

– Я, папа… Борис Павлович Крайнов, убитый на охоте своим родителем…

Дверь открылась, и в избу проскользнула четвероногая тень.

– А вот и Дембель наш, – сказал Борькин скелет. – Наша собачка, за которую ты отомстил.

Дембель присел рядом с Борькой и гулко гавкнул. Мертвый лай прокатился по избе. Двигался он немного боком, его лапы как будто цеплялись друг за дружку. Шерсть свалялась и висела по бокам клочьями. Из живота торчали кишки. Глаза пса горели тусклым желтым светом, как гнилушки в ночном лесу.

Пушкин прочитал:

Борька вытащил из сундука ружье и подал отцу.

– Бери, папа. Это ружье счастливое. Ты из него меня убил и москвичей. Убей их еще раз.

Крайнов осторожно взял ружье, стараясь не задеть костлявые Борькины пальцы.

– Выйдемте, господа, на воздух, – предложил Пушкин.

Крайнов замешкался. Боря легонько подтолкнул его в спину.

– Давай, папа, иди. А то подумают, что ты зассал.