Когда метеорологи предсказывали бурю, семья собиралась у телевизора, словно в ожидании очередной серии мыльной оперы. Отец фыркал; он терпеть не мог экспертов в безукоризненных деловых костюмах, говорящих о недоступных ему вещах. Но он не был против, если телевизор включали рано, не называл прогноз чушью и велел Хетте пораньше заканчивать дела в магазине, «просто на всякий случай».
Двумя днями позже небо сделалось зеленовато-желтым, затем багрово-серым; вздыхал ветер, впивавшийся в тело Хетты сотнями игл, и в то мгновение, когда она прервала работу и остановилась, опираясь на мотыгу, небо изменилось, и она ощутила, что гладкая деревянная рукоятка стала как будто липкой от песка. Она озадаченно повертела мотыгу в ладонях, моргнула, и, казалось, весь мир вздрогнул вместе с нею, и вот опять она стояла в саду на задворках дома, где жили три поколения предков ее отца, и на город надвигалась буря.
Когда глубокой ночью буря разразилась, Хетта спала. Она осознавала, что спит, и в то же время чувствовала, что буря подняла ее… нет, не подняла, а бросила вниз, с силой швырнула куда-то вниз, вниз во тьму, и ревущая масса придавила ее, подобно гигантской руке…
Хетта утопала в песке. Это было не похоже на виденное ранее, на примирение и тихий конец; ей причиняли
Где же все остальные? Неужели они выехали, зная, что надвигается непогода? Даже здесь такая жестокая буря предупреждает о своем приближении…
Может быть, она спала; может быть, потеряла сознание. Но вдруг она почувствовала прикосновение чьих-то рук — рук? Ее отряд нашел ее? Хетта попыталась бороться, помочь им. Руки подняли ее, вытащили из песчаной могилы. Все еще завывал ураган, и она ничего не видела; но чьи-то руки накинули покрывало Хетте на лицо, ей стало немного легче дышать, и это придало сил. Когда руки подняли ее, она ухватилась за невидимые плечи, кто-то поддержал ее за талию, и она смогла, пошатываясь, идти.