— Да, будь так любезен, — поддержала ее Тася низким бархатистым голосом.

— Ах вы, суки! — рявкнул Стас и прыгнул к ней, но один из стражей в тот же момент ухватил его за ногу и опрокинул на пол, второй страж вцепился в щиколотку другой, и они стащили кричащего от боли Стаса по лестнице, оставляя на ней широкий влажный след.

— Стас! — закричала Кира, с трудом поднимаясь на ноги. — Отпустите его, твари!

Один из стражей вдруг взвизгнул и, перевернувшись в воздухе, отлетел в сторону, словно кто-то дал ему хорошего пинка, но его место тотчас занял другой. Одна из золотых плетей плюща, свисавших с потолка, ожила, протянулась вниз и, словно щупальце, обвила его мощную шею и вздернула вверх, и страж, хрипя, повис высоко над полом, болтая лапами. Но тотчас на Стаса навалилась целая стая стражей, и спустя несколько секунд он исчез в глубине зала. Кира, застонав, прижала ладонь к груди. Одна из толстых колонн вдруг пошла трещинами и обвалилась, придавив нескольких стражей и не успевших отскочить людей. И тотчас оба запястья Киры оказались крепко сжаты в сильных пальцах. Она обернулась и с ненавистью взглянула на лица Таси и Веры Леонидовны, стоявших по обе стороны от нее.

— Перестань, раны зарастут, вот они уже и заросли, и ты сможешь смотреть на него хоть вечность, — негромко сказала Ларионова.

— Вы убили его!

— Мы дали ему вечность. А теперь поделись с нами. Стань нами, Кира. Все соответствует, все, как надо — вот мать, — Тася подмигнула ей, — вот охотница, — Вера Леонидовна прижала ладонь к груди. — Нам не хватает лишь колдуньи. Нам не хватает тебя и того, что стало тобой. Присоединись к нам, и мы вознесемся! Мы будем триедины, и все тени мира станут нашими. Вечная жизнь…

— Вечная жизнь на Украине? — Кира болезненно фыркнула, пытаясь вырвать руки. — Да упаси боже!

— Весь мир! — зашептала Ларионова. — Мы сможем бродить по всем теням, мы сможем попадать в любое тело, которое отбрасывает тень! Мы сможем быть кем угодно! Мы станем такой же, как она!

— Значит этого места вам уже недостаточно? — прошипела Кира и-таки вырвалась, тотчас же отскочив назад. — Хотите обратно?! Хотите всех сделать вашей коллекцией?! Нет уж!

Внезапно под потолком что-то грохнуло, и в следующее мгновение в зале всплеснулись вопли боли и рычание, безумные вскрики и дикий хохот. Стражи набросились на людей и друг на друга, все новые и новые плети плюща прорастали к полу и вздергивали к потолку псов и людей. Одна из колонн разлетелась во все стороны длинными острыми осколками, пришпилившими к стенам оказавшихся на их пути людей, словно бабочек, и те бились и, обретя голос для боли, кричали в агонии, которая никак не заканчивалась. Огромный огненный цветок расплескался и хлынул в зал, и попавшие в огонь горели заживо и никак не могли сгореть. Змеи сползли с зеркал и ползали среди мечущихся людей, обвивались вокруг них, валили на пол и душили — бесконечно, потому что никто в этом мире не мог умереть, и боль и агония длились без конца, и раны зарастали, и появлялись снова, и ополоумевшие стражи снова и снова разрывали людей и друг друга на куски, но те срастались, и все повторялось вновь, и под потолком хрипели повешенные, суча ногами. Одно из зеркал сорвалось со стены и летало по залу, вращаясь, словно диск циркулярной пилы, снося головы и отрубая конечности, и обезглавленные тела шарили по полу, и головы беззвучно разевали рты, глядя в потолок мутными глазами. Люди хватали друг друга за горло, разбивали друг другу головы о стены и о колонны, кто-то полосовал себя осколками. Кровь растекалась по черным плитам огромными лужами, мешаясь с водой из разбитого фонтана, и аромат цветов переплелся с запахом горелого мяса.