— Мне остаться? — спросил Гленн, ставя машину на ручной тормоз. Он уже держал в руках карандаш и записывал номера отъезжающего черного фургона.
Пыльца, которую рассыпал Дженкс, повисший в воздухе перед запиской, сменила цвет с золотого на красный.
— Непонятно, — пробормотала я, вылезла и затопала вверх по ступеням.
— Выселил! — Дженкс9 побледнев, крутился в воздухе, — Рэйчел, Пискари нас выселил! Выселил!
У меня похолодело в животе, я сорвала бумагу с гвоздя.
— А вот хрен ему, — сказала я, пробегая документ.
Размытый второй экземпляр, но все же достаточно ясный. Нам
давалось тридцать дней, чтобы очистить помещение. Церковь собирались снести под тем предлогом, что она перестала быть освященной, но движущей силой этой гадости был Пискари.
— Что-то случилось? — спросил Гленн, высовываясь из машины.
— Рэйч, я не могу! — воскликнул Дженкс. — Я не могу перевозить семью! Матал и на нездорова… и они же сад выкорчуют!
— Дженкс! — Я подняла руки, хотя и не могла до него дотронуться. — Все будет хорошо. Обещаю. Мы что-нибудь придумаем. И Маталина поправится!
Дженкс смотрел на меня большими глазами:
— Я… я…
Он так ничего и не сказал — тихо простонал и метнулся прочь, за церковь.
Я уронила руки с чувством невероятной беспомощности.
— Рэйчел? — окликнул меня Гленн с улицы, и я обернулась.
— Нас выселяют, — сказала я, пошевелив бумагой в знак объяснения. — Тридцать дней сроку.
Меня стала пробирать злость. Гленн прищурился:
— Ведьма, не надо, — сказал он, посмотрев на мои сжатые кулаки.
Я смотрела вдоль улицы, ничего перед собой не видя и только все сильнее злясь.