Сил плакать больше не было. Не было даже не столько слез, сколько именно сил. Я продолжал смотреть на потолок, на трубы. Одна из них была серебристого цвета, она выделялась на фоне остальных, ржавых и запаутиненных. Эта труба показалась мне такой же одинокой, как и я сам. Она была значительно тоньше, но тем не менее ярче других, и шла именно поверху остальных жирных и грязных труб. Проходя прямо над моей головой, она делала полукруг, напоминая раннюю луну, а затем начинала замысловато изворачиваться, напоминая… Напоминая букву «ы»! Дальше труба шла прямо, потом – от середины – перпендикулярно и снова прямо, напоминая букву «н». И, наконец, сделав круг, хвостиком уходила в дыру в потолке, образовав таким образом что-то похожее на букву «а». Я еще раз прочел все с самого начала, начиная с полукруга над своей головой, и получилось слово «сына». Именно так меня называла мама! Я приподнялся на локти и впервые за последнее время ощутил боль – кисти рук уперлись в ремни. Но я даже обрадовался – значит, ко мне возвращались чувства. Я стал учащенно дышать, это был какой-то знак. От мамы! От моей мамочки! Но в чем заключается знак? Моя мама жива? Или она мне показывает, как можно спастись? Я стал вертеть головой. Справа от меня стоял стол, который я заметил, как только пришел в сознание. На нем лежала книга и несколько ампул. Может быть, меня кололи какой-то дрянью. Возле стола стоял белый кухонный табурет, а чуть дальше располагалась длинная стойка со всевозможными инструментами: плоскогубцами, пилами, молотками, гвоздями и т. д. Похоже, помещение одноновременно использовалось и как мастерская. Слева от меня лежала такая же операционная каталка, к которой был привязан и я. Чуть дальше стояла вешалка с коричневым плащом. Затем я увидел большой портрет Ленина, прислоненный к стене. Ленин обнимал за плечи девочку и мальчика. Еще двое детишек (тоже девочка и мальчик) стояли перед Лениным и увлеченно его слушали. Две девочки и два мальчика. Я прищурился, дедушка Ленин лукаво смотрел, но не на детей, а куда-то в сторону. Я посмотрел туда, куда смотрел Ленин. Это оказалась вешалка. Даже не сама вешалка, а большой кусок оголенного провода, торчащий прямо из стены.

Мои руки были плотно затянуты резиновыми ремнями. И, чтобы освободиться, можно было попытаться просунуть между ремнями кусок проволоки. Оголенный провод из стены отлично подходил для этой цели. Оставалось только придумать способ, как добраться до самой стены. Я еще раз посмотрел вправо, возле меня стояла такая же тележка. Правда, она была не настолько близко, чтобы дотянуться до нее рукой, но все же расстояние позволяло, раскатав тележку, попытаться к ней подъехать на колесиках. Я стал раскачиваться влево и вправо, делая чуть более сильные рывки по направлению к соседней тележке, и через несколько минут смог ухватиться рукой за ее край. Теперь, держа ее как упор, я стал делать такие же поступательные движения взад и вперед, очень медленно приближаясь к стене. От постоянного напряжения у меня заныла кисть руки, но отпускать тележку было нельзя, иначе я вообще никуда не доеду. Отдыхать тоже нельзя – я не знал, когда эти твари вернутся обратно и сколько времени я пролежал в апатии. Чем больше я уставал и чем ближе приближался к стене, тем сильнее я стал ощущать знакомое чувство самосохранения. Во мне вновь просыпалась любовь к жизни.