— Расклассифицировал! — Валерий хмыкнул. — А в то, что Лозинский — призрак, веришь?

— Верю, но не так давно, — Сергей откинулся на спинку стула.

— С тех пор, как в голову ему пальнул?

— Не только. С тех пор еще, как проверил все и убедился, что он — не какая-то сверхчудоголограмма.

— Не понимаю, — Валерий покачал головой. — Есть у меня один знакомый — тоже писатель, фэнтезист, его издают даже… Нормальный мужик. А еще один — детективщик, знакомый знакомого, расспрашивал меня как-то о работе — так тот тоже ничего. Но эти…

— Всякие бывают люди, — Роман почесал затылок. — А эти… может, просто записались, ничего кроме своих книг и не знают. Живут где-то там, в своих мирах, любуются ими… а в нашем мире совершенно ничего из себя не представляют… внутренне, во всяком случае. Каждый из них, похоже, считает себя гением. И они вбили себе в голову, что сейчас им представилась возможность доказать, какие они великие.

Сергей вытащил сотовый, нажал на кнопку, послушал.

— Так и не берет, — он спрятал телефон. — Представляю, что сейчас в городе творится.

— Вряд ли там творится что-то особенное, — сказал Роман, постукивая сигаретной пачкой по столешнице. — И эти туманные нити, и тьма, и жуткие рожи, и буря — думаю, это видим только мы, как раньше только я видел Дениса. Даже Валерка его не видел. А все прочие видели лишь последствия его действий. Видели человека, который горел заживо. Видели человека, который за несколько минут превратился в мумию. Просто теперь мы все — часть книги под названием «Денис Лозинский».

Таранов вскинул на него глаза.

— Хочешь сказать, что все это иллюзия? Не настоящее?

— Для нас настоящее, и на данный момент этого довольно. Другое дело, что в любую секунду это может стать настоящим и для всех остальных. Для тех, кто остался в городе. Оно хочет Аркудинск. Не верю я, что все это так просто может закончиться.

— Зачем ему город? — Таранов взглянул на оконное стекло, к которому прильнула тьма, потом почесал за ухом чинно сидящего рядом Гая, который с вожделением смотрел на колбасу и ронял слюну на пол. — Он же сказал, что он часть этого города.

— Не знаю, не понимаю я его аллюзий. Может, он не хочет быть частью? Может, он хочет быть целым.

— Такое странное было ощущение, когда он держал меня за руку, — Валерий чуть прикрыл веки. — Только смотреть мог и слушать, а прочее… Будто оказался в каком-то взбесившемся скафандре. Делал то, что вовсе не собирался. Но даже не это плохо, а то, что… Я был счастлив. Непонятно это, дико… но я был счастлив. Все вдруг стало так ясно, так просто, так хорошо, все обрело смысл, все казалось таким… — он сглотнул. — Я не хотел, чтобы он меня отпускал — представляете?! Мне казалось, что я умру, если он меня отпустит. Он казался мне… не знаю… чуть ли не богом… бред какой-то! Теперь я понимаю, почему та женщина, Назаревская, называла его «мой родной».