С появлением конферансье зал оживился. Кто-то засмеялся, чей-то тонкий голос громко кого-то поприветствовал, визгнул по полу отодвинутый стул, забегали официантки. Какой-то мужчина крикнул: «Денисыч, давай быстрей, пока не упало!» и следом раздался дружный добродушный хохот, напомнивший Вите те вечера, когда в их дворе за доминошным столом собирались мужские компании и, хлопая костяшками, травили скабрезные байки. Слова мужчины огорчили конферансье, и он сделал рукой какой-то паучий жест, быстро перебрав пальцами воздух.

— Прошу вас помнить, что здесь собираются для наслаждения эстетического и с общего согласия у нас соблюдается тишина. Беспредел в соседнем зале. Прошу вас…

— Да ладно, чо ты, молчим, — примирительно пробурчал мужчина. Занавес судорожно дернулся, что-то с грохотом опустили на пол, донесся плеск воды, и кто-то за занавесом в наступившей тишине отчетливо произнес: «Да убери ты эту тварь от меня! Знаешь куда повесь ее себе?!..» В зале захихикали, а Вита, узнав сварливый голос Элины, подобралась, попутно размышляя о том, какое эстетическое наслаждение можно получить от созерцания тощих всадничьих ног конферансье.

— Итак, год 1482. Колумбия, берег реки Каука. Испанские конкистадоры ведут завоевательную кампанию, порабощая местное население и в первую очередь, конечно, прекрасных индианок.

Сообщив оживившемуся залу эти познавательные сведения, конферансье исчез в маленьком коридорчике, который прикрывал край занавеса, а сам занавес разъехался под медленную тревожную музыку, явив зрителям берег реки Каука, представленный небольшим переносным бассейном с прозрачными стенками и несколькими корягами, вокруг одной из которых обвился маленький печальный питон, явно желавший оказаться где-нибудь в другом месте. Так же здесь расположилось несколько пальм и драцен в горшках, задрапированных зеленой материей, которая была в изобилии разбросана по «сцене». Тут же стоял странный предмет — то ли обеденный стол, изготовленный Робинзоном Крузо в приступе отчаяния, то ли плохой макет пьедестала для какого-то памятника, тоже задрапированный зеленым. В бассейне среди веточек роголистника и стаи обалдевших от яркого света толстых меченосцев, с натянутым весельем плескалось местное колумбийское население, состоявшее из четырех голых девушек, обильно украшенных бижутерией. В маске была только одна — судя по всему, Элина. При виде девушек зрители зааплодировали.

Вволю наплескавшись в бассейне, «индианки» медленно вылезли из него, медленно обмотались кусками цветастой материи, сладостно оглаживая друг друга и подтанцовывая под музыку. И тут откуда-то сбоку на «берег» с легким лязгом вышли два конкистадора, которых также поприветствовали аплодисментами. «Конкистадоры» были облачены в красно-черные штаны буфами, серебристые кирасы и широкие ботфорты, по которым хлопали прицепленные к поясу длинные бутафорские шпаги. Головы испанцев венчали блестящие жестяные шлемы-рокантоны, из-под которых виднелись типично славянские физиономии. «Конкистадоры» выглядели бы даже внушительно, если бы при ходьбе не путались в ботфортах и шпаге, спотыкаясь на каждом шагу, — эта роль явно была им в новинку. При виде местного населения Колумбии «конкистадоры» что-то рявкнули на испано-волжанском диалекте и сделали зверские лица, очевидно предвкушая процесс порабощения, а «индианки» сбились в кучку, издавая жалостные крики. Под угрозой шпаг девушки снова разделись, изображая дикий ужас, четвертая, Элина, заартачилась и была раздета «конкистадорами» насильно. Медленная музыка сменилась более бодрой, «конкистадоры» с помощью «индианок», у которых ужас тут же «перешел» в похоть, тоже разделись, и довольно быстро на «сцене» началась обычная второсортная порнография. Поработители вовсю «работали» на публику, девушки старательно изображали дикую страсть, но было видно, что все это им до смерти надоело, как каждодневная монотонная работа. Только Элина была на высоте — она просто словно жила на «сцене», она явно была прирожденной порнозвездой.