— Ладно, сделаю что-нибудь. Но не сейчас. Месячишко потерпишь?

— А то! Спасибо, Схимник!.. ну, ты это… ты мужик… да я для тебя все…

— Все не надо, а просьба одна будет, — небрежно сказал Схимник и зевнул. — Кстати, Бон, накануне нашего отъезда в Крым шеф кого-нибудь из вас вызывал к себе?

Бон пожал плечами.

— Ну… не помню уже… А-а, с Чалым он что-то перетирал. О письмах каких-то. Чалый еще злился, говорил, что ему после Крыма еще в Волгоград тащиться придется. К какой-то бабе… Света кажется. Он ведь все отдельно от нас как-то мотался, помнишь? Типа кого-то навестить… А какая просьба?

— Просьба, просьба… — пробормотал Схимник, суженными глазами, которые снова начали темнеть, глядя на летящую под колеса дорогу. — Возможно мне скоро придется из города уехать, а у меня тут в одной больничке подопечный…

Уладив все дела, Схимник ненадолго заехал домой, вернее, в квартиру, которую он снимал, — ему никогда даже и не приходило в голову назвать это место домом, для него это было просто некое помещение, в котором можно было хранить вещи и спать. Он быстро разделся, принял душ, вытерся, ожесточенно орудуя полотенцем так, что покраснела кожа, побрился и надел чистую одежду. Несколько минут он бродил по квартире, забирая то немногое, что могло ему понадобиться, потом остановился посередине комнаты и окинул ее взглядом, с каким-то отрешенным любопытством подумав, суждено ли ему еще сюда вернуться? Если все сложится так, как он задумал, то нет.

Он посмотрел на западную стену комнаты, почти треть которой занимало большое зеркало в причудливой аляповатой оправе. Часть серебристой поверхности была густо заклеена портретиками голливудских кинозвезд — по акульи улыбчивых или неправдоподобно суровых. И портретики, и само зеркало все время раздражали Схимника до крайности, и не раз он порывался его снять и задвинуть куда-нибудь в угол, но все время было как-то недосуг.

Но сейчас зеркало потянуло его к себе — не оправа, не портретики — само зеркало, потому что отчего-то очень важным показалось немедленно увидеть свое лицо. Схимник подошел, сунув руки в карманы пальто, и с хмурым интересом уставился на самого себя. Ссадина на щеке уже была почти не видна. Он легко дотронулся до нее и слегка улыбнулся, вспомнив дикий ужас, на мгновение мелькнувший в глазах Баскакова, когда тот его ударил. Баскаков правильно испугался — и хоть пока возможности не было, но скоро, совсем скоро… а пока нужно было держать себя в руках, потому что от этого слишком многое зависит.

Схимник посмотрел на свою правую руку, потом снова перевел взгляд на лицо, хмуро смотревшее на него из зеркала, и это лицо вдруг дернулось, исказилось, словно что-то пыталось вырваться из него наружу, губы растянулись, по-волчьи обнажив плотно сжатые зубы, серая радужка глаз начала темнеть. В следующую секунду его кулак врезался в серебристую поверхность, и безумное лицо под ним смялось, рассеклось трещинами, затянулось алой дымкой, и мгновенно — так же мгновенно, как отступил человек по другую сторону зеркала, — ушло вглубь, растворилось в разбитом серебре и пропало из виду.