Иринка была еще как согласна. Закивала головой так, что чуть шею не своротила. А из глаз – слезы. Леший ее не утешал, только принес из кухни начатую бутылку «Пшеничной». Чтоб Иришке выпить и успокоиться. И сам выпил с ней заодно, даже и без закуски. Водка в отличие от заморского шампанского, видимо, пришлась интуристу по вкусу. По крайней мере за время приведения Иришки в равновесие леший уговорил полный ее стакан. Надо ли упоминать о том, что ту ночь Иринка и ее новый защитник по обоюдному согласию провели вместе... После чего Иришка окончательно и безоглядно влюбилась в свою лесную находку.

Наутро, само собой, заявился разгневанный Гарик. Но беседа Яна с распорядителем на веранде дома вышла куда как недолгой. Гарик, собака битая-перебитая и пуганая ворона, по одному только взгляду на своего визави понял, что к чему, и разговор вел, собственно, только из соображений личного достоинства. Ведь не поворачивать же оглобли без единого слова, раз уж приперся в такую даль. Ссориться с вышедшим к нему новым хозяином бывшей его работницы Гарик не стал. Слава Богу, жизнь его как следует обучила различать, где шипящий, безобидный уж, а где семиметровый, молнией бьющий аллигатор. Выкуп за Иринку смотритель потребовал символический, больше для порядка и чтобы удалиться, сохранив при этом честь и лицо. Деньги Иришка, подслушивавшая у окна, тут же притащила из заветного комода. Пятьсот долларов. Так что и от Мавровых отступных осталась ей добрая половина. Но не в деньгах было сейчас дело. Свобода – вот что главное. Свобода и милый ее сердцу иностранец Ян.

Так они и стали жить вместе. Время наступило тогда смутное, злое, беспредельно вседозволенное. И Иришка с лешим не зевали. Хватали свой кусок. Ян и один стоил целой бригады боевиков, а то и больше. Про ум и хитрую догадливость даже не приходилось говорить, а оставалось только лишь изумляться. А совсем в скором времени и Иришка присоединилась к нему уже не во вспомогательной, а в полной мере.

Кто такой Ян, она узнала довольно скоро. Из собственных его уст. Поверила и не поверила одновременно. Больше от несоразмерности привалившего ей счастья, чем от сомнения в дееспособности человека, произнесшего слова. Правда, вкусив запретный плод, болела Иришка тяжело. Не сообразила тогда про лекарства, даже про примитивные анальгин с аспирином, а Ян, уж само собой, и понятия о них не имел. Зато дело того стоило. Могла хоть тысячу лет подряд наслаждаться жизнью и любовью. Могла отомстить даже и всему миру. Могла утолить свою гордость и обиды. Тогда казалось, что так да пребудет всегда.