Миновал месяц, другой, третий, пятна на нашей коже разрастались, появились и новые. И все же мы так усердно боролись с этим ужасом, что продвижение его было относительно медленным.

Время от времени нам приходилось возвращаться на корабль за необходимыми припасами. Лишай на корабле разрастался. Один из его наростов на верхней палубе уже поднялся вровень с моей головой.

Теперь мы уже отказались от всякой надежды покинуть остров. Мы поняли, что с такой болезнью нам просто нельзя появляться среди здоровых людей.

Приняв такое решение и понимая его причины, мы должны были экономить еду и воду; потому что в то время предполагали, что сумеем прожить таким образом много лет. Помню, что, обращаясь к вам, я назвал себя стариком. Считая по годам, это совсем не так. Но… но…

Он умолк и не сразу заговорил снова:

— Как я уже говорил, мы понимали, что должны экономить еду. Однако мы и представления не имели, насколько мало ее у нас оставалось. Уже через неделю я обнаружил, что остальные баки с хлебом пусты, а я-то считал их полными, и что, если не считать немногих консервных банок с овощами, мясом и еще чем-то, мы можем положиться только на хлеб во вскрытом мною уже баке.

После этого я попытался заставить себя что-нибудь предпринять и начал ловить рыбу в лагуне, однако без какого-либо успеха. Я уже начинал впадать в отчаяние, когда мне пришло в голову попытаться перенести свою ловлю в открытое море.

Здесь мне иногда удавалось поймать несколько рыбок; однако случалось это настолько нечасто, что моя добыча едва ли могла помочь нам избежать подступающего голода.

Мне казалось уже, что причиной нашей смерти станет голод, а не этот завладевший нашими телами лишай.

Мы пребывали в такой уверенности, когда завершился четвертый месяц нашего пребывания на острове. И тут мне пришлось сделать жуткое открытие. Однажды утром, незадолго до полудня, я вернулся с корабля, прихватив с собой часть оставшихся сухарей. Милая моя сидела у входа своей палатки и что-то ела.

— Что это у тебя, моя дорогая? — крикнул я, выпрыгивая на берег. Услышав мой голос, она смутилась и, лукаво повернувшись ко мне спиной, швырнула нечто к краю нашей маленькой прогалины. Предмет не долетел до зарослей, и в душе моей немедленно зародилось подозрение. Подойдя поближе, я поднял его — кусок серого лишайника.

Я подошел к ней, держа его в руке, и она сперва смертельно побледнела, а потом покраснела.

Я ощущал странное головокружение и испуг.

— Дорогая моя! Дорогая! — промолвил я, не имея силы сказать что-то еще. Тем не менее, она горько расплакалась, услышав эти слова. Постепенно моя милая успокоилась, и я узнал от нее, что она попробовала есть эту растительность только вчера. Я заставил ее пообещать на коленях, что она более не прикоснется к лишайнику, сколь бы ни был велик наш голод. Дав такое обещание, она сказала мне, что желание есть эту мерзость овладело ею внезапно, хотя до этого мгновения она испытывала к лишайникам крайнее отвращение.