Доктор Розен поставил свой „мерседес“ у клиники Дерби, когда я остановился рядом на своем „торнадо“ и помахал рукой, приветствуя его. Он остановился на тротуаре: худощавый, безукоризненно одетый мужчина с козьей бородкой, в огромных очках в калифорнийском стиле — в нижнем углу левой линзы были вырезаны инициалы хозяина. Я часто думал, что доктор Розен намного лучше смотрелся бы в Голливуде, чем в Салеме. По натуре он был эксгибиционистом и обожал общаться на медицинском жаргоне, изобилующем определениями типа „тск-аналог“ или „акцептационный невроз“.

Однако он был великолепный специалист — образованный, честный, беспокоящийся о пациентах в лучших традициях деревенских врачей Новой Англии, а его склонность к фанфаронству была всего лишь невинной слабостью.

— Добрый день, Джон, — весело сказал он. — Идем, выпьем кофе.

— Я пришел только навестить Энн, — объяснил я. Мы пошли вместе по испещренной пятнами солнечного света тропинке к застекленным дверям клиники. В приемном покое, где работал кондиционер, было прохладно и спокойно, звучала тихая музыка, вокруг стояли уникальные комнатные растения. Небольшой водопад, тихо позванивая, падал в бассейн неправильной формы, заселенный золотыми рыбками. На другом конце помещения сидела за столом красивая золотоволосая санитарка в белом халате, белой шапочке и безукоризненно белых больничных туфлях. Она явно не отличила бы кисту от куста, но это совершенно не имело значения. Она просто была необходимым элементом „мягкой атмосферы“, создаваемой доктором Розеном.

— Кто-нибудь звонил, Марго? — спросил доктор Розен, проходя мимо стола.

— Только мистер Уиллис, — ответила Марго и затрепетала черными как смоль ресницами. — Ох, и еще доктор Кауфман из Западного Израиля.

— Соедини меня с доктором Кауфманом через десять минут, хорошо? поручил доктор Розен. — Уиллис пусть останется на более позднее время. Пока он сам не позвонит. Речь шла о его фиброзе?

— Наверно, да.

— Идем, Джон, — пригласил он меня жестом. — Спасибо, Марго.

— Пожалуйста, — мурлыкнула Марго.

— Новенькая, да? — заметил я, входя за Розеном в его просторный кремовый кабинет. Я огляделся. На стене висела все та же большая картина маслом работы Эндрю Стевовича — женщина с лунными глазами и двое лунных мужчин. Я знал каждую подробность, каждый оттенок и цвет этой картины, поскольку долгие часы просиживал напротив нее, рассказывая доктору Розену о своей депрессии и одиночестве.

Доктор Розен сел за широкий тисовый стол и мельком просмотрел почту. Не считая утренней корреспонденции, угол стола был пуст, там стояла лишь небольшая абстрактная статуэтка, напоминающая свернутый треугольник. Доктор Розен сказал мне когда-то, что эта статуэтка символизирует сущность силы врачевания в каждом человеческом организме. У меня это скорее связывалось с тяжелым случаем несварения, но я оставил это мнение при себе.