— Слушай.

Из гостиной доносились два хриплых мужских голоса, то громче, то тише ведя дружескую беседу.

— Кассета играет, — сказала она. — Слушай. Это Айткенсайд?

Колетт выгнула брови. Она распахнула двойные двери, ведущие в гостиную, — излишний жест, ведь они были стеклянными. Из магнитофона на столе в пустой комнате доносились лишь слабый писк и шипение, которые вполне можно было списать на скрежет механизмов.

— Нам надо купить диктофон похитрее, — сказала она. — Наверняка можно как-то убрать все эти посторонние звуки.

— Ш-ш-ш, — Элисон прижала палец к губам. — О господи, Колетт.

АЙТКЕНСАЙД: Слышь, Моррис, нынче хрен найдешь хороший соленый огурчик. Не то что в старые добрые дни. Куда сейчас податься за хорошим огурчиком?

МОРРИС: С хорошим соленым лучком то же самое. Сейчас хрен найдешь такой лучок, какой мы едали после войны.

— Это Моррис.

— Как скажешь.

— Разве ты его не слышишь? Может, курсы закончились. Но он не должен был возвращаться. — Эл со слезами на глазах повернулась к Колетт. — Он должен был двигаться дальше, на следующий уровень. Так должно быть. Так всегда бывает.

— Ну не знаю. — Колетт бросила сумку. — Ты же сама говоришь, что старые записи порой наслаиваются на новые. Может, это старая запись.

— Может быть.

— Что он говорит? Он тебе угрожает?

— Нет, он говорит о соленьях.

АЙТКЕНСАЙД: И пироги с бараниной пропали. Что случилось с бараниной? Нигде ее нет.

МОРРИС: Идешь на станцию купить сэндвич, но ветчину тебе не положат, нет, тебе не положат куска розовой ветчины и немного острой горчицы, как ты привык, нет, они напихают туда всякой зеленой дряни, латук например, а латук — это для телок.