— Только никаких кукурузных хлопьев, умоляю! А то все усилия пойдут насмарку. Почему бы тебе не вернуться в постель?

— Хорошо, — неуверенно сказала Эл.

Она пошла прочь, зажав ложку в руке, затем вдруг повернулась и протянула ее Колетт.

— Я никак не соображу, что я сделала, — сказала она. — Никак не могу вспомнить.

Луч розоватого солнечного света лег на подоконник, и заурчал мотор — ранний птах выезжал из гаража «Битти».

— Прикройся, Эл, — сказала Колетт. — Слушай, иди сюда, дай, я сама… — Она схватила пояс халата, обмотала его вокруг Эл и завязала на крепкий двойной бант. — Ты плохо выглядишь. Хочешь, я отменю утренние встречи?

— Нет. Пусть приходят.

— Я принесу тебе зеленый чай в половине девятого.

Эл медленно направилась к лестнице.

— Жду не дождусь.

Колетт открыла ящик с приборами и убрала ложку на место. Она задумалась. Эл, наверное, голодна, учитывая, что она выблевала все закуски с вечеринки. Которые, впрочем, и так не должна была есть. Может, стоило разрешить ей горсть хлопьев. Но ради кого вся эта диета? Не ради меня. Ради нее. Если я не буду маячить у нее за спиной, она немедленно пойдет в разгул.

Она убрала блюдца в буфет, кап-кап, кап-кап. Ну почему Эл казалась такой ужасающе голой? Впрочем, все толстяки такие. Открытый утренним теням, белый живот Эл выглядел как предложение, как отказ от дальнейшей борьбы, как жертва. Его вид смутил Колетт. И Колетт невзлюбила Эл еще и за это.

В жару Эл приходилось туго. Всю следующую неделю она лежала по ночам без сна и смотрела в потолок. От ходьбы на внутренней стороне бедер появлялось раздражение, а ноги вытекали из сандалий.

— Не ной! — сказала Колетт. — Сейчас всем несладко.

— Иногда, — сказала Эл, — мне кажется, будто по мне что-то ползет. А тебе?

— Где?

— Вдоль позвоночника. В пальцах покалывает. И некоторые части тела мерзнут.

— В такую погоду?

— Да. И как будто ноги разучились ходить. Я хочу идти в одну сторону, а они — в другую. Мне надо идти домой, но ноги не хотят. — Она помедлила. — Трудно объяснить. Мне кажется, что я вот-вот упаду.