«Кого пытали, тот на всю жизнь остается пытаным», – говорил Жан Эмери, участник французского Сопротивления.

Это очередная цитата из моей книжки.

Полковник аль-Мувалид пытал меня лично, то есть сам он ко мне пальцем не прикасался, но присутствовал при допросах и распоряжался всеми пыточными действиями. Обычно они били по ступням, так что с них клочьями срывало кожу, а еще, я уж не знаю, как называется эта пытка, связывали руки за спиной, вздергивали за них на лебедке, выворачивая плечевые суставы, и оставляли висеть так, чтобы пальцы ног едва касались пола. Обнаженной, беспомощной, полностью в их власти. Тут уж они изгалялись, как могли, боль казалась невыносимой, но вот надо же, я говорю «невыносимой», а ведь как-то я справлялась. И при этом молилась не переставая, хотя и чувствовала, что Господь покинул меня, как часто покидает нас в час нужды, ибо ведет свою непостижимую игру. Когда я приходила в себя после перенесенной боли, у меня бывали видения, обычно ничего не значащие картинки из моей дурацкой жизни, но порой, что приятно, являлась Нора, хотя она упорно не желала рассказывать, каково там, на Небесах, и скоро ли я присоединюсь к ней. Я прикинула, что прежде мне, наверное, предстоит провести сто пятьдесят тысяч лет в чистилище, но, в сущности, это не так уж много, если подумать. Ерундовый срок. Я даже не вопрошала с плачем: «Почто ты оставил меня?», полагая, что и так была одарена Его милостью сверх меры и не по заслугам.