Смотреть ему в глаза — это даже не то, что смотреть в глаза животного, потому что ты, глядя в глаза животному, знаешь, какое перед тобой существо, и не питаешь иллюзий. А на меня обращен взгляд, не лишенный интеллекта, но зато лишенный какого бы то ни было сопереживания, какого бы то ни было человеческого чувства. Нет, это не Дуракне Ден, это нечто иное. Оно. Я отхожу, медленно, как во сне. Слышу свой крик, бросаюсь к выходу, но его нет, я натыкаюсь на глиняные стены.

Голос Уитта исходит из этого «Оно»: «Ты в самом деле хочешь видеть меня?» «Оно» снимает с полки резную деревянную шкатулку, кладет ее на пол, поднимает крышку. В шкатулке то ли кукла, то ли какое-то маленькое животное, и оно движется. Снова мой сон. Я опускаюсь на четвереньки и заглядываю внутрь. Это Уитт, ростом в шесть дюймов, он за письменным столом, на котором лежат стопки его излюбленной линованной бумаги, и он пишет. Меня охватывает сочувствие к нему, ведь он так много работает, и я протягиваю руку, чтобы дотронуться до него. Рука моя до самого плеча входит в шкатулку. Я глажу его по спине, как это делала обычно, когда он сидел за письменным столом. Теряю равновесие и одной ногой попадаю в шкатулку, а потом и другой. Там много места, и это бегство от колдуна.

Я стою рядом с Уиттом. Мы в маленькой комнатке, в жилом помещении над ангаром для яхты в Сайоннете. Дверь отсутствует на том месте, где она должна быть, но все прочее осталось прежним: письменный стол из клена, старое деревянное вращающееся кресло, несколько потрепанный диван, книжные полки и установка мини-стерео. Окна в одной стене выходят на террасу, а в другой — на гавань. Я так рада, что я дома. Смотрю на свое отражение в оконном стекле. До талии я обмотана куском узорчатой ткани; груди мои торчат над ней, как две блестящие темные сливы. Я чернокожая. О, как хорошо, думаю я, теперь мы будем счастливы. Я подхожу к нему и спрашиваю, как идут дела, как поживает Капитан. Отлично, отвечает он, продолжая писать, поэма продвигается хорошими темпами. Я заглядываю ему через плечо, читаю строчки слово за словом, однако написанное исчезает так же быстро, как и появляется на бумаге. Стопка отложенных вправо будто бы исписанных страниц совершенно чиста. Но Уитт счастлив так, словно он по меньшей мере Уитмен.

Внезапно я испытываю острый приступ желания. Невероятно острый. Я тяну Уитта за руку, начинаю нашептывать ему нежности, сладострастные предложения. Сбрасываю с себя узорчатую тряпку, раздеваю Уитта и тащу его за собой в маленькую спальню, и, о радость, какая же у него эрекция, член огромный, неимоверный, черный, как вулканическое стекло. Но на постели нет места, в спальне полно голых женщин. Все они играют с новорожденными младенцами, баюкают их, нянчат, щекочут. Большинство из них черные, но есть и несколько блондинок, одна из последних, видимо, кубинка. Но все дети мертвые, потому что у них аккуратно срезана верхняя часть черепа, а мозг вынут, однако женщины этого не замечают, как не замечают и того, что у них самих животы разрезаны, а вся комната залита кровью, темной, скользкой и блестящей. Я веду себя как одержимая, желание мое доводит меня до бешенства, я кричу на женщин, расталкиваю их, сбрасываю с кровати.