На дне образовавшейся трещины длинной шеренгой стояли каменные лошади, перемежаемые каменными людьми: на каждую лошадку — по человеку. Лица у людей были желтые, дальневосточные, страшновато улыбающиеся. Трещина тянулась на восток, к Выползову, упиралась в ручей — и мутная вода уже начинала ее заполнять. То ли подземный толчок, то ли новый ракетный удар вскрыл глиняную армию, некогда захороненную здесь последним из императоров китайской династии Ся. Но то, что спокойно лежало и стояло в земле древнерусского княжества на протяжении долгих столетий, обречено было размокнуть и сгинуть в считанные часы.

Не обращая внимания более ни на что, Гаспар бросился к Выползову, горько сожалея о брошенном в Киммерионе красном телефоне-мобильнике, с помощью которого он переговаривался со старой дурой Европой, временно проживавшей под скалой в Уральском хребте. Тогда Гаспар выбросил телефон за ненадобностью, а теперь жалел. Восемь верст до Выползова предстояло топать пешком по бездорожью, да еще надеясь на то, что через Безымянный ручей хоть как-то удастся перебраться.

Мост едва держался, но был цел. Ну, еще пять верст.

Восемь верст при таком темпе — вышло много даже для железного киммерийского здоровья академика, началась резь в легких. Однако с обычной зоркостью Гаспар отметил: дальше ручья трещина не идет, да и вообще ее постепенно заливает водой. Но сейчас исторические ценности, погребенные под слоем арясинской земли, интересовали академика в последнюю очередь, — по аналогии с находками в Китае он знал, что этого глиняного добра тут скорее всего на полвека раскопок. Гаспара интересовало само землетрясение — или что там? Бомбежка, ракетный удар? Вообще — что?..

Зрелище возле чертоварни открылось Гаспару такое, что к спазме в легких вдобавок у него еще и глаза полезли на лоб. Нечто большое, грязное, рогатое и хвостатое кружилось на поляне перед чертогом, воя не своим голосом и нахлестывая по окружающим кустарникам всем, чем могло нахлестывать. Гаспар попятился: ничем иным, кроме как бесом-чертоваропоклонником Антибиотиком это воющее диво быть не могло. На противоположной стороне поляны, у веранды, столпились трое; двое из них, одетый в черную кожу Богдан и малорослый Давыдка, опознавались сразу, а третьего, бухгалтера-рыбоненавистника Фортуната, тоже можно было вычислить без затруднений.

Антибка продолжал кружиться и выть, сотрясая землю и хватаясь мохнатыми лапами за рога — точнее, за один рог, ибо второй был у него обломан. Что-то еще у него на лбу теперь наливалось и взбухало — синим, лиловым, фиолетовым, красным цветом, словно посредине лба собирался произрасти у него эдакий единорожий бивень. Однако же бивни единорогов сопряжены обычно со всяческой девственностью, Антибка же был как-никак бес — какая тут девственность? Ну, а кто его, беса, знает?.. Гаспар мысленно полез доставать записную книжку, однако понял, что сейчас не время и не место вести даже самые ценные научные записи.