— Я хотел тебе сказать, — начал он, и у меня сердце сильно екнуло. — Давно хотел. Но Робби уехал из дому, когда узнал, и ее это чуть не убило. Я не осмелился на такой риск.

А на риск пить со мной кофе сто лет назад? А на риск нанять меня в прошлом году для охраны?

Подавив иррациональную ревность, я уточнила:

— Робби знает?

Вдруг он сразу постарел, синие глаза будто стали меньше. А я подумала: если у меня будут дети, синие у них будут глаза или зеленые?

— Он понял на похоронах твоего отца. — Таката жалко скривился, не поднимая глаз от супа. — У нас руки совершенно одинаковые, и он заметил.

Он зачерпнул ложку супа — она дрожала у него в руке. Я молча макнула тост уголком.

И чувствовала себя полной идиоткой. Боже мой, в прошлом году Таката спрашивал мое мнение о тексте «Красных лент», а до меня не дошло. Он пытался мне сказать, а я дико протупила. Но как я могла даже предположить?

— Кто еще знает? — спросила я с некоторым страхом.

Он улыбнулся, не показывая зубов, с почти застенчивым видом.

— Я рассказал Рипли. Но ей хватает собственного прошлого, и болтать она не будет.

— А Трент? — напомнила я голосом обвинителя.

— Трент знает все, — смутился он. Видя, как я нахмурилась, добавил: — Он только потому знает, что его отцу нужна была генетическая схема, на основании которой следовало строить лечение. Мистер Каламак мог бы взять материал у Робби, но тогда восстановление шло бы медленнее и было бы не столь полным. Когда твой отец попросил, я согласился. Не только ради тебя, но чтобы и у Робби не было лета пропавших воспоминаний.

Я скривилась, вспомнив — или вспомнив, что не помню.

— Так что Трент знает, что я твой отец, но не знает, почему. — Таката с высоким стаканом молока в руке выпрямился на стуле, случайно задел длинной ногой ножку стола на моей стороне и тут же ее отдернул. — И это не его дело! — закончил он слишком решительно.

Я больше не могла есть тост, положила его на тарелку. Опустив глаза, я собралась с духом и спросила еле слышно:

— А почему?

— Спасибо, — шепотом отозвался Таката.

Я посмотрела — у него стояли слезы в глазах, но он улыбался. Поставив стакан на стол, он посмотрел в окно, где становилось светлее.