Он смотрел на свои длинные пальцы, аккуратно укладывающие ложку в тарелку.

— Вот это и была моя главная ошибка, — говорил он скорее себе, чем мне. — Робби — это была случайность, которую твой отец у меня украл, но тебя я ему дал сам. Когда я увидел, как он улыбается от всей души, — это когда тебя положили к нему на руки, — вот тут я понял, до чего жалка и бессмысленна моя жизнь. Тогда и сейчас.

— Она не бессмысленна, — возразила я, сама не зная зачем. — Твоя музыка трогает тысячи сердец.

Он горько улыбнулся:

— И что это мне дало, чем можно похвастаться? В чисто шкурном смысле, что я получил? — Он в мучительной досаде развел руками: — Большой дом? Навороченный концертный автобус? Мертвые вещи. Посмотри, что мог я сделать со своей жизнью — и как бездарно ее растратил. Посмотри, что было у твоей мамы и Монти.

Его голос стал громче. Я выглянула через его плечо в пустой коридор, тревожась, как бы он ее не разбудил.

— Посмотри на себя, — снова вернул он себе мое внимание. — На себя и на Робби. Вот вы — это нечто реальное, на что можно ткнуть пальцем и сказать: да, вот этих я водил за ручку, пока они не встали на ноги. Вот это я сделал — реальное и неоспоримое.

Расстроенный Таката замолчал на секунду, положив длинные руки на стол и уставясь в никуда.

— У меня был шанс прожить жизнь так, как она того стоит — и я отдал этот шанс другому, и притворяюсь, что знаю жизнь — хотя я только зритель, заглядывающий в чужие окна.

Я отставила тарелку — аппетит пропал.

— Мне очень жаль.

Таката посмотрел на меня исподлобья:

— Твой папа всегда называл меня эгоистичной сволочью. И был прав.

Я рисовала ложкой восьмерки — не по часовой стрелке, не против часовой. Ритмично, бесцельно.

— Ты отдаешь, — сказала я тихо. — Отдаешь чужим, потому что боишься: если попробуешь отдать тем, кто тебе дорог, тебя отвергнут. — Не услышав ответа, я подняла на него глаза. — Еще не поздно. Тебе сколько — пятьдесят с хвостиком? У тебя еще сто лет впереди.

— Не могу, — ответил он, и на лице его была написана просьба его понять. — Алиса наконец-то решила вернуться в науку, и я не могу просить ее все бросить и снова создавать семью. — Узкие плечи колыхнулись на вздохе. — Это было бы слишком тяжело.

Я смотрела на него, взяв в руки чашку, но еще не начав пить:

— Тяжело, если она скажет «нет»? Или если скажет «да»?

У него рот открылся, будто Таката хотел что-то сказать, но боялся. Я слегка дернула плечом, отпила кофе и уставилась в окно. Вспомнилось, как трудно я налаживала жизнь с Айви и Дженксом. Да, Дженкс будет в дикой ярости, что я забыла его у Трента.