Когда я вопросительно поднимаю брови, он объясняет:

— Саския мне сказала.

— Она раскрыла тебе все мои тайны или хоть что-то оставила мне?

— Она была очень сдержанна. Говорит, что это не ее тайны и она не вправе их выдавать.

— Я предпочла бы, чтобы люди вообще не думали обо мне, — отвечаю я не совсем впопад.

— Почему?

Я пожимаю плечами:

— Жизнь как-то проще, когда она анонимна, когда никто от тебя ничего не ждет.

— Тебя не так просто забыть, — говорит он. — Вот Боджо, например, видел тебя всего однажды, но сразу запомнил.

— Может быть, я тогда совершила что-нибудь из ряда вон выходящее.

— Да? — улыбается Кристи.

— Не знаю. Возможно, и нет. Я знаю, что люди лучше запоминают меня именно тогда, когда я веду себя в точности как они. А те, при ком я внезапно улетучивалась в Пограничные Миры, увидев меня еще раз, как правило, не узнают. — Я на некоторое время задумываюсь. — Я напоминаю им всю эту историю с исчезнувшими людьми.

— Это защитный механизм сознания, — говорит Кристи. — Он закрепился на видовом уровне. Иногда он срабатывает у отдельных личностей, иногда все общество заставляет себя что-то забыть.

— Это согласуется с твоей теорией Условного Мира?

Он кивает:

— Мир Как Он Есть существует для большинства людей потому, что они договорились думать обо всех исключениях как о чем-то невозможном.

— Так кто же это решает?

— Уж конечно, не один человек, — говорит он. — Это нечто, что вплетается в ткань общества в целом. И разумеется, бывают вариации. Вот почему существуют религиозные секты. Они все договорились о разных концепциях того, каким является этот мир. Эта их договоренность о разных взглядах на Мир Такой Как Он Есть — отправная точка их верований. Это то, что их сближает между собой.

— Итак, никто не помнит, что эти люди исчезли, потому что это противоречит представлениям о том, каким должен быть этот мир.

Это не вопрос, но Кристи отвечает на это своим собственным вопросом: