— Это какое-то откровение? — сказал Хьюго самым ироничным тоном, на какой только был способен.

Уилл не стал отвечать на этот циничный вопрос.

— Ну? — настаивал Хьюго. — Откровение? Потому что если ты что-то о них знаешь, то я — нет. И хочу услышать, что тебе известно.

— Какая разница? К тебе это не имеет ни малейшего отношения.

— Разница в том, что у меня будет больше шансов выжить, когда я встречу их в следующий раз, потому что буду знать, с чем имею дело.

— Больше ты их не увидишь, — сказал Уилл.

— Ты говоришь это так уверенно.

— Ты сказал, что Стипу нужен я, — ответил Уилл. — Я упрощу ему задачу. Сам пойду к нему.

На лице Хьюго появилось выражение непритворной тревоги.

— Он тебя убьет.

— Это будет не так-то просто.

— Ты не знаешь, что он собой представляет…

— Знаю. Можешь мне поверить. Прекрасно знаю. Мы провели вместе последние тридцать лет. — Он прикоснулся к виску. — Он обитал в моей голове, а я — в его. Как русские матрешки.

Хьюго посмотрел на сына, на его лице снова появилось испуганное выражение.

— И откуда ты такой взялся на мою голову? — сказал он, глядя на Уилла, словно перед ним была ядовитая змея.

— Полагаю, благодаря зачатию, отец.

— Господь знает, я пытался наставить тебя на путь истинный. Но теперь вижу: у меня не было ни малейшего шанса. Ты с самого начала был поражен до глубины твоей ничтожной душонки гомосексуализмом, безумием, извращением.

— Гомосексуалом я был еще во чреве, — спокойно заметил Уилл.

— И не говори об этом с такой чертовой гордыней!

— А, так вот оно — худшее из зол, — возразил Уилл. — Я гомосексуалист — и мне это нравится. Я безумен — и меня это устраивает. И я до глубины своей ничтожной душонки извращенец, потому что я умираю и претворяюсь в нечто новое. Ты этого еще не понял. И возможно, никогда не поймешь. Но именно это и происходит.