— Но ведь ты меня спас.
— Там, откуда ты родом, тебя приговорили к смерти? За что?
— Я имел несчастье приглянуться наложнице моего хозяина….
— От любви всегда одни неприятности. Когда-то я полюбил самого чистого из рода человеческого. Я следовал за ним повсюду, как верный пес. А теперь я обречен провести остаток своих дней в этой пещере, избегая людей, вдали от всего, что наполняет жизнь смыслом.
— О ком ты говоришь?
— Об одном иудее. Он желал быть царем.
Взгляд худощавого старца с длинной седой бородой и кожей, напоминающей древний пергамент, терялся во мраке пещеры.
Немного помолчав, юноша спросил:
— А ты… Почему ты живешь отшельником в этом безлюдном месте?
— Потому что я трус. Наверное, мне следовало покончить с собой, повеситься, как гласит людская молва… Но у меня не хватает мужества. А сердце мое вот-вот разорвется под бременем тайны, которую оно вынуждено хранить.
— Как тебя зовут, старик?
— Уже столько лет никто не окликал меня по имени, что я почти успел его забыть. А было время, когда меня называли
Нью-Лондон, США
Нью-Лондон, США
В городке Нью-Лондон, что в Коннектикуте, дождь лил как из ведра. Мало кто отваживался выйти из дому в эту ненастную ночь. Лишь случайные автомобили иногда проносились по улицам, освещая их тусклым светом фар в косых струях проливного дождя. Пробиваясь сквозь завесу воды, женщина в плотно прилегающем плаще добралась до дверей польского католического прихода Святых Петра и Павла. Ее грудь разрывал сильный кашель. Остановившись под аркой, у самого входа в храм, она каким-то собачьим движением стряхнула с себя капли воды и надавила на кнопку звонка. Пронзительный звук, казалось, растаял в необъятной пустоте темной ночи. Женщина позвонила еще раз, потом еще, пока наконец не услышала голос, раздававшийся внутри храма эхом потустороннего мира:
— Иду! Иду! Вы испортите мне звонок…
Священник в пижаме и домашнем халате приоткрыл массивную деревянную дверь. Это был мужчина средних лет, с седыми неухоженными волосами и широким лицом, довольно высокий, несмотря на врожденное искривление позвоночника. По крайней мере он на целую голову возвышался над женщиной, так некстати разбудившей его.
— Ну, и чего вам угодно? — спросил священник женщину, не узнав в ней свою давнюю прихожанку.
— Исповеди, святой отец. Я должна исповедоваться. Прямо сейчас.