- Теперь должно взять реванш. Знаете как? Я взорву Кремль! Снесу с лица земли его соборы, башни, даже стены превращу в куски битого кирпича. С моим уходом из Москвы исчезнет и Третий Рим. Так я намерен разрубить Гордиев узел затянувшейся русской кампании!

- Сир, это воистину гениально! - Лицемерно воскликнул д’Идевиль, представляя, какая участь ожидает пленных французов, после подобного решения императора. - Это надломит хребет русского духа, деморализует армию, лишит ее возможности логично рассуждать…

- Довольно, - устало махнул рукой Бонапарт. - Меня не интересует, чем отзовется в русской душе уничтожение Кремля. Я это сделаю, потому что у меня нет другого достойного выхода. Уничтожив Третий Рим, я лишу Россию права называться великой империей и превращу Санкт-Петербург в новую Курляндию.

Вдохновленный подобной идеей Наполеон не без удовольствия посмотрел на свое отражение в окне, рассудив, что как только вернется в Париж, сразу велит отчеканить памятную медаль со своим профилем на фоне Кремля, канувшего в реку забвения.

***

Адовым выдалось для Лесюэра утро премьеры «Новой Трои». Известие о том, что император, а вместе с ним и все офицеры штаба, не почтят своим присутствием новой оперы, повергло композитора в уныние настолько беспросветное, отчего, в моменты помрачения, маэстро даже подумывал, не вскрыть ли ему вены.

Неимоверные терзания Лесюэра, щедро сдобренные стенаниями, перемежаемыми разгромом собственных апартаментов, прошли после допитых запасов Шато-Марго, а последовавшая за этим получасовая утренняя дрема окончательно вернула ход мыслей в творческое русло.

Принять над собой власть обстоятельств и добровольно отказаться от выстраданной славы мог только идиот, а месье Лесюэр вполне заслуженно считал себя человеком острого и гибкого ума. За прожитые полвека он всегда умудрялся быть в фаворе при всех правителях и общественных потрясениях.

При короле Людовике он занимал должность главного капельмейстера Собора Парижской Богоматери, время от времени включая в репертуар собственные церковные гимны.

Через несколько лет, в дни установления культа Разума, уже слагал гимны, славящие неведомое, хотя и весьма кровожадное, божество. За эту расторопность, мнящий себя новым мессией Робеспьер, даже сделал его профессором и главным инспектором над всеми неразумными собратьями по музыкальному цеху.

После падения «председателя убийц», когда его бренные останки в прямом смысле были отправлены на упокоение в парижскую клоаку, дела Лесюэра пошли в гору еще стремительней. В это время он буквально фонтанирует операми спасения и гимнами радости, умело сочетая искусство с высокими гонорарами, а популярность среди парижской толпы с покровительством новых властителей.