Но Тревор не схватил его снова. Вместо этого он уставился на Заха, и на лице его было почти ожидание. Что-то в моих словах заставило его перестать причинять боль мне, сообразил Зах. Что я могу сказать, чтобы заставить его перестать причинять боль себе?

— Послушай, — произнес он, — Бобби убил других потому, что больше не мог заботиться о них и не мог их отпустить. Потом он убил себя потому, что не мог без них жить. Так?

Тревор не ответил, но и не отвел взгляд. Внезапно Заха озарила вспышка интуиции — точно так же, как это бывало, когда он взламывал какую-нибудь особо хлопотную систему. Ему показалось, он знает, какая петля засела в мозгу Тревора.

— Все дело в любви? — спросил он. — Трев, ты думаешь, ты должен поддерживать эту цепь событий, чтобы доказать, что ты меня любишь?

Поначалу он думал, что Тревор не ответит. Но наконец очень медленно тот кивнул.

Как же мы оба покалечены, подумал Зах. Нам впору изображать детей с плаката «Неблагополучные семьи», если хотя бы один из нас до этого доживет. Спасибо, Джо и Эвангелина. Спасибо, Бобби.

— Но я знаю, что ты меня любишь, Тревор. Я тебе верю. Я хочу остаться в живых и доказать тебе это. Ты мне нужен не для того, чтобы обо мне заботиться; я могу позаботиться о себе сам. И если ты со мной уедешь, я никогда тебя не оставлю.

— Откуда… — Голос Тревора звучал пусто, выхолощенно. — Откуда мне знать?

— Тебе придется мне довериться, — отозвался Зах. — Все, что я могу тебе сказать, правда. Остальное тебе решать.

Тревор поглядел на свивающиеся гипнотические орнаменты в осколках зеркала, поглядел на побитое лицо Заха. Боль в правой руке была огромной, жаркой, как сковорода на плите, потом — холодной до самой кости. Костяшки пальцев были порваны в кровоточащие клочья. Он, наверное, сломал по меньшей мере один палец. Правая рука… рука для рисования… эта мысль наполнила его тоской, но ужасающий гнев спал.

Он готов был камнем провалиться все глубже, глубже, глубже. И он едва не утащил с собой Заха.

Зах стоял перед ним на коленях, голый и окровавленный, как будто он только что родился. Боль прошила ноги Тревора, когда он встал. Его ступни тоже основательно располосованы. Он терся ими о битое стекло, пытаясь стереть какой-то образ, который не мог сложить воедино. Осколки зеркала, ставшие теперь непроницаемыми от его крови, не отражали ничего.

Выбравшись из ванной, Тревор здоровой рукой помог Заху встать, подхватил его другой рукой и зарылся лицом и жесткиеволосы Заха.

— Что мне делать? — спросил он; вопрос казался до крайности неуместным, но никакой другой ему в голову не шел.