Через пять минут я сидела в комнате Дэвида.

* * *

— Ехать? — удивленно говорит Дэвид, намазывая булку мармитом, от одного вида которого мне становится не по себе. Однажды, в присутствии других англичан, я решила попробовать эту штуку, которую все так расхваливали и которую я, в силу своей советской наивности, приняла за повидло. Взяв кусок хлеба, я намазала на него такой толстый слой этой дряни, что у англичан аж дух перехватило. И когда я поднесла этот бутерброд ко рту, все уставились на меня так, будто сейчас, у них на глазах, я собиралась откусить голову у гремучей змеи. Воцарилась гробовая тишина, и это навело меня на подозрения. Однако рот мой был уже открыт, и мне ничего не оставалось, как откусить кусок.

Боже мой! Если бы я знала! В тот момент, когда мой язык прикоснулся к этому самому мармиту, я отдала бы все на свете, чтобы только освободить свой рот от этой мерзости. Вкус был, надо сказать, весьма изысканным, специфическим, редкостным… Вкус сладко-горько-соленого, подперченного и сдобренного пряностями дерьма!

Англичане смотрели на меня во все глаза. Их, разумеется, интересовало, что будет дальше. Я тоже смотрела на них, возможно, вытаращив глаза чуть больше обычного. Меня чуть не стошнило прямо на стол. Но какие-то остатки советского патриотизма подсказывали мне, что нужно выдержать это испытание перед лицом капиталистического мира. И я принялась жевать! Жевать черный хлеб с мармитом!

Ни один генсек никогда не удостаивался таких одобрительно-сочувственных вздохов. И я, вдохновленная всеобщей моральной поддержкой, проглотила то, что было у меня во рту.

Меня поздравляли, мне пожимали руки, мною восторгались! Никто не ожидал встретить такой патриотизм в занюханном Воронеже. И я, желая увековечить свой несравненный международный успех, небрежным, но преисполненным достоинства жестом попросила сделать мне еще один такой же бутерброд.

И вот теперь, будучи уверенным в моей слабости к мармиту, Дэвид Бэст густо намазывал на булку эту дрянь — специально для меня!

— Ведь тебя никто не примет за иностранца, — уверенно произнесла я. — В крайнем случае, скажешь, что ты из Прибалтики… Другое дело, Себастьян…

— Но зачем тебе нужен Себастьян?

— Без него мы не найдем Лилиан.

Дэвид задумался. У меня не было никаких сомнений в том, что ему хочется посмотреть Крым, увидеть эту самую Киммерию… Но в то же время запас его авантюризма был не столь велик, как у меня. И я решила, в качестве исключения, использовать запрещенный прием, против которого меня предупреждал Лембит Лехт. Посмотрев в глаза Дэвиду, я мысленно приказа нему: «Ехать, ехать, ехать…» И когда концентрация моей мысли ослабла, я с усмешкой добавила: