Был утренний час, когда за Бузуном пришли старшие помощники. У всех был странный вид. Пока Григорий одевался в хате (а "законная" сука спала голяком на кровати, нисколько не стесняясь того, что в доме находятся посторонние мужчины — таковы были они все, пресыщенные мужской любовью), они стояли на пороге, топча грязными ногами дорогой, из вчерашнего "завоза", ковер, виновато опустив головы, чтобы прятать страх и растерянность в глазах.

— Мы их предупреждали, Бузун, — бубнил один, сжимая в руках автомат. — Но они не слушали нас и пошли…

Натягивая джинсы, Григорий выматерился, нашарил в карманах сигареты и зажигалку, закурил.

— Двенадцать братков, — прошептал он с тем тихим возмущением, с которым говорят люди, пораженные нехорошими новостями. — В среднем около десятка в день. У нас осталось не больше полутора сотен… Черт! Черт! Черт! Через две недели от нас не останется ничего. Уже сегодня любой болван может брать нас голыми руками. Заметут одними вениками!

Он уже кричал, распаляясь:

— А вы на что! Бакланы!.. Пидары!!! Вам бы только на тюремном насесте петухами кудахтать!..

Бузун резко бросил окурок и втоптал его босой ногой в ворс ковра.

— Что будем делать? — спросил он спокойно, хотя никогда не прислушивался ни к чьим советам. Он медленно обвел глазами стоящую тройку людей, пронизывая их своим отчаянием. Бузун действительно не знал, что делать. Надеяться на совет тех, кого выучил, как говорят, кнутом и каленым железом, не думать, а только в точности исполнять все его распоряжения? Он не верил в интуицию, или, тем более, в какое-нибудь дополнительное чувство, но с того самого момента, как появился этот чистенький хутор, понимал, что основная опасность исходит оттуда. Вначале это была просто угроза. Из своего лихого жизненного опыта, атаман знал, что действительно сильные люди живут спокойно: им нет нужды демонстрировать свою силу ("рисоваться" или "понтоваться", как это делают фраера[32] или придурки[33]), они ее просто используют, когда для этого наступает крайняя нужда. Вот и бабенки хуторка жили спокойно и приветливо, словно не замечая рядом с собою орды бешеных и вооруженных до зубов бандитов. Уже только в этом спокойствии и бесстрашии была угроза, но, кажется, ее никто не чувствовал кроме него. Но бандиты — это не солдаты, а банда — не батальон или полк, не армия, где при желании можно запретить подчиненным все. Атаман не мог требовать от своих разбойников не заниматься разбоем и насилием. Они бы его сразу свергли, убили.

Бузун встал, накинул на плечи длинное кожаное пальто, застегнул на поясе ремень с двумя тяжелыми пистолетами, взял в руки автомат и широким шагом вышел из хаты, сразу направляясь по дороге в край села. Подчиненные мелкими из-за неуверенности шагами поспешили за ним, но не нагоняли и не обгоняли, опасаясь попасться на глаза атаману, который был особо лют в минуты раздражения.