Светлый фон
В общем, ничего необычного. Уверен, что у тебя, Девятый, тоже есть, что рассказать. Знаешь, я пытался объяснить Чудо Моисея, но забросил это дело. Как обойтись без мистики? Как с физической точки зрения объяснить все? Не знаю. Честно говоря, мне хочется думать, что к Чуду Моисея приложил руку Господь.

Кстати, с богом у меня сложные отношения. Верю, что он существует и следит за живыми людьми, чтобы потом призвать к себе. Не могли миллиарды умереть просто так. Не могли! Должна быть цель. Смысл жить, если знаешь, что твоя дочь погибла, стерта с лица земли и никогда не вернется?

Кстати, с богом у меня сложные отношения. Верю, что он существует и следит за живыми людьми, чтобы потом призвать к себе. Не могли миллиарды умереть просто так. Не могли! Должна быть цель. Смысл жить, если знаешь, что твоя дочь погибла, стерта с лица земли и никогда не вернется?

Погибла дочь…

Погибла дочь…

Два очень странных слова, не передающие мою боль и опустошенность.

Два очень странных слова, не передающие мою боль и опустошенность.

Дочь умерла по моей вине. Я убил Машу! Да! Да! Ей было всего пятнадцать лет. В тот день, когда дочка умерла, с утра она жаловалась на боль в животе. Я — дурак! — не придал этому большого значения. Болит и болит. Растет девочка. Само пройдет. Ведь у меня было столько серьезных проблем: протекала крыша, сломался насос, в окрестностях слонялась пятиметровая тварь, которую нужно было убить или хотя бы отвести подальше от дома, птица разбила стекло в парнике, подвал подтапливало — дел невпроворот. К вечеру боль оказалась такой сильной, что Маша лежала на кровати, боясь пошевелиться. Появилась тошнота и рвота.

Дочь умерла по моей вине. Я убил Машу! Да! Да! Ей было всего пятнадцать лет. В тот день, когда дочка умерла, с утра она жаловалась на боль в животе. Я — дурак! — не придал этому большого значения. Болит и болит. Растет девочка. Само пройдет. Ведь у меня было столько серьезных проблем: протекала крыша, сломался насос, в окрестностях слонялась пятиметровая тварь, которую нужно было убить или хотя бы отвести подальше от дома, птица разбила стекло в парнике, подвал подтапливало — дел невпроворот. К вечеру боль оказалась такой сильной, что Маша лежала на кровати, боясь пошевелиться. Появилась тошнота и рвота.

Вот тогда-то я и Ксюша забили тревогу. Болезнь не напоминала простуду или грипп. Мы с женой гадали, чем могла заболеть Маша. Отравление? Я ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку.

Вот тогда-то я и Ксюша забили тревогу. Болезнь не напоминала простуду или грипп. Мы с женой гадали, чем могла заболеть Маша. Отравление? Я ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку.