Инна остановилась, тяжело дыша. Светлые волосы пали ей на лоб.

— Не получается.

— Дай я.

Павел положил стопку белья на пол. Инна отступила от двери. Напрягшись, Павел потянул на себя засов. Тот с ржавым скрежетом поддался.

Он открыл дверь. Застыл на пороге.

За дверью ничего не было — ни гаража с запахами масла и бензина, ни двора с молодыми вишнями, ни тупика с кирпичной стеной. Бесконечная тьма — больше ничего.

— Инна, ты видишь?

Павел обернулся.

Инны больше не было. За спиной Павла стояла девочка в разорванном платьице с черным пятном вместо лица.

Девочка попыталась что-то сказать ему, но вместо человеческой речи издала лишь невнятное рычание.

Все вокруг начало плавиться, сливаясь в серое пятно.

Павел поднес к лицу руку. Он сжимал в кулаке изуродованную куклу Барби.

И стоял на крыше высокого небоскреба. Обложенное свинцовыми тучами небо нависало, казалось, над самой головой, то там, то здесь извергая фиолетовые молнии. Моросил унылый дождик.

Инна (взрослая) сидела в кресле у самого края крыши. Казалось, она обозревает окрестности. Павел не мог сказать точно — девушка сидела к нему спиной.

Отбросив куклу, он обошел кресло. Инна, в белой ночной рубашке, неподвижным взглядом смотрела вдаль. Павла поразили ее глаза — в них не было никаких чувств. Ничего, кроме глубокой скорби, беспросветной тоски, безграничного отчаяния. Капли дождя стекали по щекам.

— Инна?

Она не пошевелилась.

Павел положил ладонь ей на плечо. Снова позвал по имени. Девушка не отреагировала. Даже ресницы не дрогнули.

— Она тебя не слышит.

Судья подошел к нему. В Его походке чувствовалась мрачная насмешка.