Я делал все возможное, чтобы успокоить его и утешить, а ближе к вечеру повесил на дверях моей приемной записку, извещавшую моих пациентов, к счастью, немногочисленных и с достаточно тривиальными жалобами, что по причине изменения рабочего графика я буду отвечать лишь на крайне срочные вызовы. К этому я добавил адрес своего друга в Хоуторпе, врача-консультанта, которому я рассказал правдоподобную историю о моих изменившихся планах и который охотно согласился принять любого из моих пациентов, кому потребовалась бы помощь.

Завершив дела, я попытался понять причину кошмара, обрушившегося на моего племянника, но мне это так и не удалось ввиду абсолютно чуждой его природы. Единственные симптомы, о которых я мог сказать со всей определенностью, заключались в том, что Мэтью почти ничего не ел со времени своего приключения в расщелине, не видел я также и того, чтобы он что-либо пил, и, тем не менее, он не проявлял никаких признаков голода. Тогда я еще этого не знал, но с его телом происходила некая метаморфоза, пока что не требовавшая пищи. Способ питания становился другим…

Полностью сбитый с толку, отчаянно пытаясь понять чудовищное превращение, происходящее с Мэтью, я проработал всю ночь и часть следующего утра, и, поняв, что скорость проявления симптомов угрожающе возрастает, предложил позвать специалиста. Худшего я не мог придумать. Мэтью начал кричать, что никто не в силах ему помочь и что «никто больше не должен узнать об этих существах из пещеры!». Он явно считал, что болезнь его родом именно оттуда, что он отравился, съев одно из тех растений, — и, честно говоря, я вряд бы стал с этим спорить.

Всхлипывая и рыдая, он заявил, что скоро перестанет быть для меня обузой, и взял с меня обещание, что я никому не расскажу о том, что с ним случилось, и не приведу никого, чтобы его осмотреть. Думаю, я понял, что он имел в виду, утверждая, что перестанет быть обузой; ни в одном из своих справочников я не нашел ничего похожего на болезнь моего племянника, лишь проказа чем-то на нее походила, но проказа не развивалась со столь фантастической скоростью. Я невольно подсчитал, что болезнь Мэтью убьет его в течение двух недель, и потому соглашался с каждой его просьбой.

На следующую ночь, выйдя из дома ради глотка свежего воздуха, в котором я крайне нуждался, я сумел поймать Джинджера, моего кота. С тех пор, как Мэтью вернулся со своей затянувшейся прогулки, Джинджер отказывался заходить в дом, предпочитая часами сидеть на крыльце, то и дело жутко завывая. Я принес его домой и оставил внизу вместе с миской молока. На следующее утро, кажется, четвертое с того времени, как начался кошмар, я обнаружил окоченевшее тельце Джинджера на полу кладовой. Стекло в одном из маленьких окон треснуло — видимо, несчастное перепуганное животное отчаянно пыталось сбежать. Но от чего? Животные могут чувствовать то, что недоступно тупому человеческому разуму. И то, что почувствовал Джинджер, напугало его до смерти.