Зачем они нужны, эти ходы? С какой целью их прорыли? И кто сделал это? Понятия не имею, но я старался, чтобы она не узнала об этом… или лишь думал, что у меня получается. Не могу объяснить, почему, просто какой-то инстинкт удерживал меня от того, чтобы рассказать ей об… об этом месте внизу. Клянусь Богом, я собирался запечатать его навсегда… залить яму бетоном. И, клянусь, я сделал бы это, после того как полностью исследовал бы подземные туннели. Но этот камень, Джун, такой большой, тяжелый камень! Как ты сумела сдвинуть его? Или тебе помогли?

Сам я был внизу всего раза два-три и никогда не заходил далеко. Всегда возникало ощущение, будто я не один, будто что-то движется в темных ходах и наблюдает за мной. И этот медленный ручей, с журчанием текущий по расщелинам к морю. Ручей, который поднимается и опадает вместе с приливами и отливами. И разбухший, липкий «келп». О, бог мой, бог мой!

И так далее в том же духе. Но к тому времени, когда мы добрались до больницы, Дэвид более или менее сумел взять себя в руки. Более того, он буквально вырвал у меня обещание, что я позволю ему, точнее, помогу, действовать так, как он считает нужным. У него был план, казавшийся простым и безупречным, который должен был окончательно поставить точку во всем этом деле. Если, конечно, все его страхи по поводу Кетлторпа и гипотетического подземелья, которое он называл «это место внизу», обоснованны.

Что касается того, почему я с готовностью согласился с ним, почему не стал ни протестовать, ни разубеждать его, то все очень просто: я собственными глазами видел сотканную из тумана фигуру и собственными ушами слышал звон нечестивого колокола. И как бы фантастически все это ни выглядело, во мне окрепло убеждение, что на ферме обитает ужасное зло, такое могучее, какого, возможно, никогда не знали Британские острова.

Мы оставались в больнице всю ночь и дали полиции идентичные, хотя и полностью ложные показания (немыслимый рассказ о каком-то мародере, которого мы якобы видели убегающим под покровом тумана в сторону долины), а в промежутках сидели в зале ожидания, пили кофе и спокойно разговаривали. Спокойно, да, поскольку Дэвид был измотан физически и морально; и в большой степени потому, что после осмотра жены, при котором он присутствовал, у него попросту не осталось выбора.

Что касается Джун, по счастью, она оставалась в состоянии глубочайшего травматического шока всю ночь и значительную часть утра. В конце концов где-то часов в 10 нам сообщили, что ее состояние, все еще нестабильное, критическим больше не является. И тогда, поскольку стало ясно, что ничего больше мы сделать не можем, я отвез Дэвида к себе домой и уложил его в постель в комнате для гостей. К этому моменту и сам я жаждал одного — лечь и поспать хотя бы час-два. Спал я беспокойно, но в четыре часа пополудни меня разбудил его пронзительный, настойчивый голос — он разговаривал по телефону. Я подошел к нему. Он положил трубку и повернулся ко мне — осунувшийся, с красными глазами, с заросшим щетиной лицом.