«Уберите ее! — в ярости приказал Грегори столпившимся слугам. — Быстро! Выведите ее отсюда, только аккуратно!»
«Миссис Белкин!» — окликнула хозяйку одна из сиделок, а мальчики тем временем окружили больную плотной толпой.
Четверо из них осторожно, стараясь не причинить боли, подхватили ее под руки.
«Нет! — закричала она и вновь повернулась ко мне: — Ты должен мне помочь! Мне все равно, кто ты! Он убивает меня! Он травит меня ядом! Хочет отправить на тот свет раньше времени! Останови его! Помоги!»
Сиделки забормотали что-то, льстиво и неискренне, и повели женщину к двери.
«Она больна, — расстроенно пояснила одна из сиделок. — Ее накачали лекарствами, и бедняжка сама не знает, что творит…»
«Творит… творит…» — хором вторили остальные.
Возникла суматоха: мальчики и Грегори говорили что-то одновременно, Рашель Белкин кричала, сиделки громко увещевали ее…
Я бросился к Рашели и оттолкнул одну из сиделок, да так сильно, что та упала на пол. Все замерли, и только Рашель обеими руками схватила меня за голову, как будто заставляя посмотреть на нее.
Женщину трясло как в лихорадке. Приглядевшись, я определил, что она не старше Грегори — лет пятьдесят пять, не больше. Несмотря на обстоятельства, она была элегантна и уверена в себе.
«Черт побери, Рашель, прекрати! — рявкнул Грегори и повернулся ко мне: — Азриэль, отойди! А вы, — приказал он слугам, — проводите миссис Белкин и уложите в постель».
«Ну уж нет!» — заявил я, без труда отшвыривая еще парочку тюремщиков.
Чтобы удержаться на ногах, им пришлось ухватиться друг за друга.
«Ничего у вас не выйдет! Я помогу тебе, Рашель!»
«Азриэль… Азриэль…» — Она явно слышала уже мое имя, но никак не могла вспомнить, где и когда.
«Прощай, Грегори, — сказал я. — Посмотрим, придется ли мне вернуться. Твоя жена хочет умереть в другом месте. Она имеет на это право. И я должен помочь ей — в память об Эстер. Так что прощай. Возможно, мы еще встретимся».
Грегори стоял в ошеломлении.
Слуги тоже застыли на месте.
Рашель Белкин обхватила меня за шею, я обнял ее и крепко прижал к себе.
Женщина балансировала на грани обморока. В какой-то момент нога у нее подвернулась, бедняжка громко вскрикнула от боли, но я не дал ей упасть. Ее прекрасные, черные с проседью волосы были тщательно расчесаны. Стройная, изящная, она обладала особой красотой, прелестью плакучей ивы или сорванных ветром листьев, которые вынесло на берег волнами, и они лежат там, блестящие и неувядающие.