Людей было около сотни, и мы подошли к каждому. Отец, братья, сестра, мать и даже я. Мы коснулись их тел — там, где у вас находится сердце, и открыли наши сознания. Конечно, не полностью — человеческий мозг просто не в состоянии воспринять наше сознание. Но теперь мы больше не были чужими для них, а они — для нас. Они узнали нас. Мы вселили в них преданность, уважение и… любовь, наверное. У нас все иначе, мы чувствуем не так, как вы. Мы собрали все те эмоции, которые посчитали правильными, и вложили их в сознание людей. Я не знаю, как передать тебе словами то, что мы совершили силой своей мысли…

Я кивнула, давая понять, что слушаю:

— Но… вы же практически поработили их, да?

Шеф качнул головой:

— И да и нет. Они могли выбирать, как им жить и кого любить, просто мы стали для них чем-то особенным. Понимаешь? Объектом поклонения. Представь себе божество, которое ты не только уважаешь, но которое ты любишь всем сердцем, которое готова защищать до последней капли крови? Вот это были мы. Но вместе с этим люди получили от нас и часть нашей жизненной силы. Мы ведь живем очень, очень долго, Чирик. Не стареем даже, только взрослеем… Вот и те люди — они стали жить дольше, намного. Они не болели, легкие раны зарастали почти сразу же, а тяжелые никогда не приводили к смерти…

— Но потом все стало плохо? — прошептала я.

Шеф молча сделал большой глоток из бокала и кивнул:

— Потом пришли другие люди. Они поклонились нам и попросились встать рядом. Говорили, что их земли перестали быть плодородными и им нечего есть. Мы согласились — у нас всего было вдоволь, а если лето выдавалось засушливым, мы просто изменяли течение реки, чтобы она питала почву.

— Ого, — не удержалась я, — течение РЕКИ?!

Шеферель поднял на меня смеющиеся глаза. Кажется, на мгновение он забыл о том, что послужило причиной его рассказа, и просто испытывал гордость за свой народ:

— О, Черна, это было меньшим из чудес, что мы совершали, — он улыбнулся, но в следующую секунду погрустнел. — Для нас время течет иначе, Чирик. Мы так долго живем, что, если бы замечали его как люди, просто сошли бы с ума. Вот мы и не заметили, как прошло несколько лет с тех пор, как пришли те новые люди… Я часто бывал в деревне, но ко мне относились с почтением, не допускали чужестранцев, поэтому я не знал, что происходило. Обезопашенные заклятием — да, Чирик, не смейся, я сказал «заклятием», — мы стали беспечны. Всех новых детей взрослые сами приносили к нам, и мы повторяли с ними то же самое. Так прошел не один год, ты пойми. Мы привыкли к спокойствию… Когда мы узнали, было уже поздно. Те люди, что пришли жить в наши края, были тихими. Они жили в мире с нашими, а слуг нам хватало, и мы не стали… воздействовать на них. Они много лет наблюдали за тем, как живут наши люди, — а еще за тем золотом, что хранилось у нас в доме. Они смогли уговорить некоторых из них не приносить к нам своих детей. Они долго готовились, Черна, очень долго… И однажды случилось так: выросло целое поколение, которое не было запечатано нашим заклятием.