— Скорее, теперь уже я, — он вздохнул и прикрыл усталые глаза.
Почему его до сих пор нет? Куда он опять делся?
Оскар, не поднимая головы, тихо произнес:
Оскар, не поднимая головы, тихо произнес:
— Знаешь, все-таки стоило сказать ей правду.
— Знаешь, все-таки стоило сказать ей правду.
— О чем?! — взорвался Шеф. — О том, что по моей воле она, возможно — только возможно, но все же, — полностью утратит свою личность и будет целиком подвластна моим желаниям?!
— О чем?! — взорвался Шеф. — О том, что по моей воле она, возможно — только возможно, но все же, — полностью утратит свою личность и будет целиком подвластна моим желаниям?!
Он замолчал, разгневанно глядя на своих собеседников. Крылья носа его подрагивали Борменталь и Оскар переглянулись.
Он замолчал, разгневанно глядя на своих собеседников. Крылья носа его подрагивали Борменталь и Оскар переглянулись.
— Скажите ей, Шеферель…
— Скажите ей, Шеферель…
— Хотя бы сейчас, — кивнул Оскар.
— Хотя бы сейчас, — кивнул Оскар.
Я дремала, завернувшись в плед. Дверь внезапно открылась и, не зажигая света, в кабинет вошел Шеферель. Будто не замечая меня, он прошел вперед, перегнулся через стол, доставая графин с виски, и кинул в бокал несколько кубиков льда. Наполнил, сделал глоток, прислонившись спиной к столу. Он смотрел куда-то вперед, в пустоту.
— Шеф?
Шеферель глубоко вздохнул, подхватил двумя пальцами графин за горлышко и направился ко мне. Я встревоженно вглядывалась в его лицо, не понимая, что происходит. Видеть его таким мне приходилось только один раз — когда он рассказывал о своей ученице, потерянной в Нижнем Городе.
Он опустился на корточки перед креслом, тихо стукнув графином об пол.