Доминик отошел к своим нелюдям проверить пленников. Кажется, он нимало нас не опасался и в общем-то был прав. Мы проиграли. Сейчас, стоя практически в центре площади, я пыталась опознать тех, кто лежал здесь, но по-настоящему искала только один силуэт — и не видела его.

— Чирик… — прошептал Шеф. — Я…

— Погоди, — я осторожно тронула его за локоть здоровой руки, — осталось, наверное, меньше часа до тех пор, пока сумерки не пройдут и мы не забудем, кто мы есть. Это очень, очень мало, знаешь. И, — я сглотнула, боясь смотреть ему в глаза, — и я просто хотела, чтобы это время… Пусть и немного… Пусть нас победили, пусть мы исчезнем, — я наконец набралась смелости и посмотрела ему в лицо, — но до того, как мы забудем друг друга и растворимся, давай просто…

Я так и не смогла закончить. Шеф улыбнулся и, отпустив на минуту рубашку, осторожно погладил меня по голове:

— Чирик-Чирик, — он коснулся пальцами моей щеки, оставляя на ней кровавый след. — Я всегда буду помнить тебя.

— Всегда?..

Я не успела закончить вопрос, потому что слова застряли у меня в горле. Шеф сделал шаг в сторону. Его стремительно окружало золотое сияние.

Он начал меняться. Исчез с плеч плащ, будто растворившись, дрогнула и восстановилась рука. И хотя рубашка осталась по-прежнему мокрой и красной, он легко отнял руку от бока и распрямился, явно больше не чувствуя боли. Исчезли кровоподтеки, затянулись раны на шее, даже кровь сошла с губ. Шеф, снова такой же, как и всегда, как и каждый день моей новой жизни, стоял в золотой взвеси и улыбался, глядя на меня с теплом и грустью.

Доминик, развернувшийся было к нам спиной и переставший считать нас опасными, проследил за взглядом кого-то из своих нелюдей — и замер. Его глаза расширились, рот приоткрылся в невысказанном вопросе, а руки замерли в полудвижении.

— Что это?! — выдохнул один из его оборотней, окружавших остатки нашей армии, и Доминик прошептал:

— Не знаю…

Зато знала я. Не верила до последнего мгновения, не хотела верить, но что-то подсказывало, что я права. Краем уха я слышала удивленные возгласы, которые становились все громче и громче, я видела какое-то шевеление, нарастающую панику — но все это не имело значения. Я смотрела на окруженного золотом Шефа и знала, что вижу его в последний раз.

— Не надо, пожалуйста! — шептала я одними губами, глядя, как свечение вокруг него становится все плотнее и плотнее. — Я прошу тебя, не надо! Ничто не стоит твоего ухода!

Шеф улыбнулся, протягивая ко мне руку:

— Стоит. Он убьет нас всех, оставив здесь после сумерек, и разрушит город. А так я смогу спасти хоть что-то… Хоть кого-то… Пожалуйста, не плачь. Я прошу тебя, не надо. Я не хочу, чтобы последнее, что я помню, были твои слезы.