Наконец я решил, что пора мне самому на него посмотреть, и я ему позвонил. Он отвечал уклончиво. Как я про него узнал, кто мне сказал о нём? «С. Ф. велел передать тебе, что я в порядке», — сказал я. Ладно, говорит, заходи попозже, часикам к 10, тогда у меня будет время.

Примерно в пол-одиннадцатого я уже стоял возле его дома на углу 55-й и 8-й, это недалеко от моей комнаты на углу 44-й и 9-й. Я набрал его номер, он меня впустил. Открыл мне дверь, худенький такой мужичок с рыжей бородой и длинными рыжими волосами, собранными в хвост. Лицо у него печальное, вид усталый, но он тут же вручает мне бутылку пива и ведёт в невероятно захламлённую комнату, где у него только вдоль одной стены пластинок, наверное, миллион, и спрашивает, что я буду слушать. Не знаю, говорю я, я тромбонист, может, у него есть что-нибудь такое, чего я не слышал? И началось! У этого парня оказались сотни великих вещей, о которых я даже не знал, я оглянуться не успел, как прошло часов пять или шесть, и мне пора было возвращаться к себе, чтобы не уснуть прямо на стуле. Он пообещал мне записать на плёнку лучшее из того, что мы с ним слушали, и я пошёл. Тут я понял, что за всё время, пока мы были вместе, Малыш Ред не сказал и дюжины слов. У меня было такое чувство, будто со мной случилось что-то очень важное, хотя я понять не мог, что.

В третий раз я пришёл к Малышу Реду и начал жаловаться на то, что не знаю, куда двигаться дальше, и он поставил мне старый диск Вика Дикенсона, от которого у меня чуть крышу не сорвало. Это было как раз то, что мне надо, и он знал это! Он понял.

После того случая я стал засиживаться у него. Зима кончилась, но весна ещё не пришла. Когда я шёл по 9-й авеню, воздух был холодный и яркий. Малыш Ред будто не замечал, как выстыла его квартира, и я постепенно тоже об этом забыл. Солнечный свет обводил чёрные контуры предметов в его кухне и гостиной, потом тускнел и сменялся полной темнотой, и я иногда думал о звёздах над 55-й улицей, которых мы всё равно не смогли бы увидеть, даже если бы вышли наружу.

Обычно мы были одни. Он разговаривал со мной — он говорил. Иногда заходил кто-нибудь ещё, вставлял пару слов и снова оставлял нас одних.

Частенько его слова повисали в молчании, он вставал, шёл в кухню, приносил оттуда свежий хлеб и делил его со мной. Вкус у этого хлеба был чудесный, восхитительный. Ни разу с тех пор мне не удалось найти ничего подобного.

Пару раз вместо пива он наливал мне вина, и оно было бесподобно. У него был вкус солнца, света, льющегося в плодородную землю.