Брин потянул верёвку с плеча, отчего у него задралась футболка. Энди заметил здоровенный жёлто-лиловый синяк, расцветавший как раз под рёбрами друга. Он напоминал капустный кочан с пурпурными листьями, из тех, которые отец выращивал в огороде. Энди промолчал. Он знал. И Брин знал, что он знает. И не его это было дело; так сказала тогда мать его отцу.

— Не твоё это дело, Стэн, и нечего тебе туда соваться, — предостерегла мужа Мина. — Тебя это не касается.

Отец Энди собирался пойти к Брину домой, поговорить. Как-то днём Брин зашёл к Энди, а его отец как раз поливал из садового шланга свой призовой порей. Смеха ради, старик заткнул пальцем отверстие шланга и обрызгал обоих мальчишек. Но, когда те скинули майки, ему стало не до веселья.

— Чёрт, да ты, никак, на войне побывал, что ли? — возвращаясь к своему луку, сказал Стэн. Но тут же повернулся к ним снова, взглянул ещё раз и отложил шланг. Не отводя глаз от многочисленных синяков на теле мальчика, он шагнул к нему.

— Дай-ка, я погляжу на тебя, сынок.

Брин, пританцовывая, увернулся.

— Ерунда. С лестницы упал.

— Подойди сюда, я говорю. Стой спокойно. Господи Иисусе, сынок! Чёртовы колотушки! — И он кончиками загрубелых пальцев легко коснулся синяков. Потом очень тихо сказал:

— Ты, похоже, то и дело летаешь с лестницы.

— Ага, — шмыгнул носом Брин.

Мать Энди, которая всё видела, вынесла мальчишкам по чистой футболке. Стэн уже шагал к калитке. Она бросилась за ним.

— Никуда ты не пойдёшь! Не твоё это дело!

Стэн и сам однажды угостил Энди кулаком, всего раз, да и то давно. И всё же с тех пор не было дня, чтобы он не пожалел об этом.

— Щас приду.

— Никуда ты не пойдёшь!

Стэн резко остановился.

— Я же сказал, щас приду, — прошипел он так, что стало ясно — спорить бесполезно. Мать Энди вернулась во двор, где стояли понурые мальчишки, и струйка воды по-прежнему бежала из шланга в порей.

Пёс яростно кидался на проволочную изгородь, когда Стэн постучал в дверь и отступил на шаг. Прошло несколько минут, прежде чем дверь открылась, и Айк Томпсон, помаргивая опухшими глазами, словно только что со сна, встал перед ним. Его веки были обведены чёрным, как у женщины. Он шмыгнул носом.

— Стэн, — сказал он.