Родриго молниеносно перекувыркнулся и вскочил, разом выиграв несколько футов пространства меж собою и третьим умертвием. Примерился, легко скользнул навстречу; безо всяких особых уловок, уже зная хрупкость устрашающего врага, ударил мечом и, не задерживаясь, уничтожил первый, неуклюже пытавшийся подняться, костяк.

Минус три. Отлично.

Сколь ни перепуган был Бертран де Монсеррат, а подметил, как лихо разделывается с гробовой поганью неверный друг.

— Гийом! — закричал он осипшим голосом. — Гийом, спешивайся! Руби!

Сам спрыгнул с коня, выхватил меч и поверг ближайший скелет, бессмысленно щеривший два ряда хорошо сохранившихся зубов.

Двадцатипятилетний, поседевший как лунь, Шелковинка последовал примеру господина, однако с гораздо меньшим успехом. Вместо рубящего удара он машинально сделал глубокий выпад. Клинок проскользнул меж ребрами, не встретив ни малейшего сопротивления. Гийом-Шелковинка немедленно потерял равновесие и растянулся ничком. Пожалуй, он сумел бы раскидать полдюжины сгрудившихся вокруг умертвий и подняться, но не догадался сразу выпустить пойманный покойницкими костями клинок и, падая, опрокинул скелет прямо на себя. Пытаясь выбраться, Гийом потерял несколько драгоценных секунд. Корявые когти незамедлительно вонзились в лицо поверженного, Шелковинка заревел дурным голосом от ужаса и боли, отчаянно попытался защитить глаза и погиб относительно быстро, ибо рухнувший сверху костяк впился зубами ему в пах...

Увлеченный боем, Родриго почти напрочь забыл обо всем, кроме трясучих противников, и приготовился помочь ловчему Томасу, который лишь бессмысленно отмахивался мечом, пятясь и незаметно для себя самого подвигаясь прямо к четырем заступавшим тропу скелетам. Старик отлично помнил старинные поверья, знал, чем угрожает укус умертвия[41] и панически боялся близкой стычки, стараясь держать чудовищ на расстоянии. Скелеты, впрочем, оставляли мечущееся острие безо всякого внимания и продолжали теснить ловчего на скалившую зубы покойницкую заставу.

Собственно говоря, только испуг Томаса и спас Родриго от неминуемой гибели. Ловчий оказался между испанцем и устьем дорожки. Налакавшуюся горячей крови, обретшую немыслимое для упыря проворство собачью падаль вытолкнули на прогалину, метя в испанца, однако полуразложившийся волкодав был, как и предыдущий вурдалак, малопослушной куклой.

Болотный пес напал на ближайшего.

Дикий вопль Томаса длился три-четыре мгновения. Родриго разом понял происходящее и сломя голову кинулся назад, к арбалету. Раздробил трясучий костяк, пытавшийся заступить дорогу. Схватил заряженный самострел, приложился — и застыл, ошеломленный.