– А я не живу, – еле слышно произнесла она.
И замолчала. Она что-то не договаривала. Что-то было еще. Что-то важное. Родители умерли. А она? Как умерли ее родители?
Захотелось уйти. Выбежать на улицу и шагать, шагать, шагать через эти проклятые елки. Когда-нибудь они кончатся. Когда-нибудь начнется нормальная жизнь с машинами, со светом фонарей, с шумом и музыкой.
Ули поперхнулся, но наступившая тишина была страшнее воя.
– Ты, наверное, уже давно одна, – быстро заговорила Алена, отползая на край лавки, чтобы убежать. – Ты, наверное, уже привыкла.
– Привыкла. – Эбба медленно склонила голову на правое плечо, улыбка ее как будто тоже съехала направо. – Триста лет уже так.
– Сколько?
Не ожидавшая такого ответа Алена грохнулась с лавки. Снова вернулось ощущение болота. В волосы вплелась тина, ноги закоченели, к щеке присосалась пиявка. Алена глубоко вдохнула, прогоняя наваждение.
Психи! Кругом одни психи. Одна воду себе на голову льет, другой девушек в болото спроваживает, третья про покойников рассказывает. Ничего себе островок!
– А вот и родители, – радостно сообщила Эбба. – Ты спрашивала.
Алена замотала головой, выставила вперед руку, словно это могло защитить от того ужаса, что на нее надвигался.
Шарахнула дверь каморки, пыльный мешок перевалился через порог. Уличная дверь в комнату стала приоткрываться.
– Не надо! – икая, ловя ртом воздух, булькнула Алена. – Они же мертвые!
– Тут все мертвые.
– Как это все? Где все? Живые мы!
– И ты тоже.
– Неправда! – не чувствуя, как говорит, выкрикнула Алена.
И вновь была награждена улыбкой. Глаза у Эббы расширились. Она была рада тому, что говорила.
– Правда. Ты утонула в болоте.