— Генри, оставь в покое сестру Катерину, — одергивает его мать.

— Все в порядке, он мне не докучает.

Я вынимаю из корзинки последнее, что там осталось, — банку красных помидоров в собственном соку. Когда я опускаюсь на колени, мой взгляд скользит за спину Генри и останавливается на убогом тюфяке, набитом соломой. Когда мы впервые пришли сюда, на его месте стояла кровать красного дерева. Еще в доме была кроватка на колесиках для Генри и платяной шкаф из того же гарнитура, но Лавинии пришлось все это продать. Теперь одежда разложена по картонным коробкам, а прекрасное голубое одеяло аккуратно постелено на соломенном матрасе.

Широко улыбаясь мне щербатой улыбкой, Генри сидит на полу в окружении камешков. Мне давно не приходилось практиковаться, но в свое время я была чемпионом по игре в камешки. В моей памяти вдруг мелькает картинка: палящее летнее солнце, запах свежескошенной травы, мощенная булыжниками дорожка нашего сада и Пол МакЛеод, сидящий напротив меня на корточках.

В незапамятные времена воспоминания о друге детства заставили бы меня улыбнуться, но теперь все иначе. Я дурно поступила с Полом и никогда не смогу принести ему свои извинения.

Мало того, есть человек, с которым я обошлась еще хуже, и меня неотступно терзают мысли об этом моем поступке.

— Я тренировался, — заявляет Генри, одергивая рукава белой замурзанной рубашки, которые не закрывают даже его худенькие запястья. — Девятки вчера сделал. Спорим, я тебя обыграю?

— А вот сейчас посмотрим.

Я усаживаюсь напротив него на пол, а Алиса, Мэй и миссис Андерсон тем временем втроем втискиваются на покрытый пятнами бугристый диван, складывают ладони и склоняют головы в молитве. По-хорошему, мне следовало бы к ним присоединиться, но мои отношения с Господом в последнее время как-то разладились. Конечно, я пребываю в добром здравии и избавлена от надзора Братьев, но очень трудно испытывать благодарность Богу, когда все, что я люблю, осталось дома, в Чатэме, а я оказалась тут, в Нью-Лондоне, и мне бесконечно одиноко.

Я скучаю по сестрам. Я скучаю по Финну. Одиночество будто грызет меня изнутри.

Мы с Генри добрались до семерок, когда раздается яростный стук в дверь. Услыхав этот звук, я застываю, и красный резиновый мяч летит мимо моих протянутых рук.

Малышка в деревянной колыбельке начинает ерзать, и миссис Андерсен на миг склоняется к ней по пути в прихожую.

— Тсс, Елени, — говорит она, и нежность в ее голосе заставляет меня с грустью вспомнить о собственной матери.

Миссис Андерсон открывает дверь. За ней — сбывшийся ночной кошмар: черные плащи, суровые лица. Два члена Братства заталкивают вдову обратно в квартиру. Мое сердце замирает. Что мы сделали не так? Чем себя выдали?