Но вдруг, когда смрад ещё оставался в круге, до конца растаяла и погасла свеча, установленная на камне. Коричневый туман вновь соткался и завис над камнем небольшим облачком. Андрей, вытянув вперед руки, стал спешно читать теперь уже православные молитвы, и вдруг над крестом внезапно появилось легкое сияние, которое, разрастаясь, стало сжигать плотный коричневый туман. Запахло ладаном. Смрад и коричневый дым постепенно исчезли. Андрей, не останавливаясь, прочитал ещё несколько раз запечатывающее заклинание. Потом встал на ноги во весь рост и начал читать нараспев «Отче наш»… Оттаявший дядя Юра приподнялся, и вместе с Андреем несколько раз прочёл «Отче наш» на старославянском. Затем Андрей прочитал «Отче наш» ещё и на латыни, и на древнегреческом, после чего, во всю силу лёгких, гаркнул:

— Амен!

…Не было уже сияния над камнем — но не было и зловония. Мир из ирреального, нездешнего вновь становился знакомым и привычным. Снова подул ветерок, засияло солнце, запели птицы, застрекотали кузнечики, и бледно-серые неясные очертания сменились разноцветьем красок, широким спектром разных звуков и пряным запахом трав.

Камень, впрочем, бывший и до того непрочным, слоистым сланцем, теперь был покрыт сетью мелких трещин и был готов при легчайшем прикосновении распасться на мелкие кусочки. Андрей молча открепил от рассыпающегося под его руками камня крест, собрал кусочки белого кварца, обозначавшие очертания круга, и положил в сумку тот самый хлеб, что тоже лежал на камне.

— «Глаза» жалко, — сказал он будничным голосом, обращаясь к застывшему столбом дяде Юре, — Хороший был амулет. Намоленный. Подарок. Но, видать, он своё отработал.

— Дать… Ничего себе дела, — только и сказал дядя Юра.

— Пойдем обратно, что ли? — предложил Андрей, — Теперь можно и на лагуне искупаться.

— Это, дать, можно, — ответил, приходя в себя, дядя Юра, — Там, дать, недавно кто-то около дерева на высоком берегу планку на пне закрепил. Если на неё стать и вниз прыгнуть, сразу на глубину уйдёшь. Здорово! Вниз головой, дать. В ледяную воду. Как раз то, что сейчас нужно.

— А потом и хлеб съедим, — добавил Андрей, — Хлеб — чистый продукт. Его можно съесть.

* * *

У костра теперь сидел только Гера, исполнявший на гитаре совершенно разные по стилю мелодии, от лирически-задумчивых до быстрых и ритмичных. Затем, побренчав немного что-то невразумительное, он затянул экспромт, в своей манере, и всё более и более воодушевляясь.

Когда Гера оторвался от гитары, он услышал голоса и почти сразу увидел, что сюда по тропке, идущей не вдоль поляны, а по лесу, под деревьями, уже приближаются люди. Среди них он вскоре узнал Алексея, работавшего всегда со своей алюминиевой рамкой, маленькую худенькую бабушку с внуком Дениской, двух женщин, державшихся всегда вместе, но имён которых он не знал, Сан Саныча и замыкавшего шествие Петра Семёновича, который катил впереди себя тележку с деревянной коробкой, в которую он складывал сушёные грибы и травы.