Лучи утреннего солнца, падая из окна над раковиной, золотят всё, к чему прикасаются. Всё видится золотым, а ощущается серым. Рядом с моей тарелкой (с подгоревшим тостом) лежит конверт. Взяв его, я провожу пальцами по кромке. Отец говорит, что это заявление для школы, объясняющее мое отсутствие на уроках. Его прикрытие. Мы скажем, что я так долго сидела дома из-за ходящего по округе гриппа. Я это поняла? Я болела гриппом.

— Дай взглянуть на твое лицо, — требует он.

Я поднимаю подбородок, но недостаточно высоко. Отец протягивает через стол руку, и я машинально дергаюсь в сторону — ничего не могу с собой поделать. Нетерпеливо вздохнув, он обхватывает пальцами мой подбородок и грубо разворачивает лицо к свету. Я неотрывно смотрю на конверт, как будто под моим настойчивым взглядом он может превратиться в письмо от Лили. Письмо, в котором она пишет: «Хей, я сегодня вернусь за тобой». Я бесчисленное количество раз перечитывала оставленную ею записку, обманывая себя тем, что сестра скрыла эти слова за теми, что в действительности написала: «Прости» и «Я не могу больше этого выносить».

Отец отпускает мой подбородок.

«После твоего ухода все стало еще хуже».

Что у меня теперь есть? Отец, уткнувшийся в газету. Мама, похороненная в шести футах под землей. Бросившая меня сестра.

Передо мной на тарелке лежат два обугленных тоста. Я забыла принести масло, стоящее на стойке рядом с холодильником. Без него я не могу съесть этот хлеб, но если я уже села за стол, мне нельзя подниматься, пока моя тарелка не опустела.

В дни, подобные сегодняшнему, мне вспоминается моя единственная ночевка вне дома, у Грейс Каспер. То, как утром мы проснулись с ней вместе и сбежали вниз, даже не одевшись. По радио передавали новости, и оно работало так громко, что родители Грейс вынуждены были повышать голоса, чтобы его перекричать. Они весь завтрак так общались друг с другом. Брат Грейс — Трейс — еще и телевизор включил. Было так шумно, и я была настолько взбудоражена всем этим, что мне кусок в горло не лез, но никто на меня за это не злился. Грейс сказала, что, судя по выражению моего лица, у меня дома всё по-другому, и спросила, как завтракаем мы. Я ей солгала, ответив, что у меня дома всё то же самое, только немного тише.

На самом деле у нас в доме стоит гробовая тишина, если не считать тикающие на стене часы, напоминающие мне, что на завтрак осталось всего три минуты. Отец переворачивает газетный лист. Две минуты. Просматривает тематические объявления. Одна минута. Складывает газету. Время вышло. Он пристально смотрит на меня и на мой несъеденный тост.