— Лучше тебе это съесть, — произносит он.
От резкости в его голосе у меня сжимается горло. Я подцепляю и отрываю заусенец на большом пальце, пытаясь отвлечь себя болью, чтобы наконец-то вздохнуть. В уголке ногтя выступает кровь, но это не помогает. Я всё еще не могу сглотнуть, поэтому молча молю, молю, чтобы что-нибудь случилось — всё что угодно, — лишь бы мне не пришлось есть этот тост, потому что я не в состоянии проглотить ни крошки. Мне не прививали веру в бога, но Лили ушла, а я осталась, и я никогда и ни о чем не просила. Может, мне это засчитается?
— Но если… — Слова с трудом даются мне, глухо срываясь с губ. — Я не…
Отец сверлит меня взглядом.
— Если я не… не хочу есть…
— Ты прекрасно знаешь, что в этом доме не разбрасываются едой.
Наша дверь вдруг начинает сотрясаться от ударов. Отец опускает газету.
— ПОМОГИТЕ! Помогите, пожалуйста…
Голос ударной волной проносится по кухне. Кричит девушка. Дверь продолжает сотрясаться, ее ручка неистово вращается слева-направо. Я неосознанно встаю. Встаю до того, как опустела моя тарелка. Удары в дверь внезапно обрываются, но я слышала их, точно слышала. За ней была девушка. Ей нужна помощь.
— Сядь, — велит отец.
— Но…
—
Я сажусь. Отец кидает газету на стол и отрывисто кивает на мою тарелку, говоря тем самым, что лучше бы ей к его возвращению быть пустой. Чертыхнувшись себе под нос, он выходит из комнаты узнать, что случилось, но перед этим пару секунд колеблется, а я никогда еще не видела, чтобы он в чем-нибудь колебался. Уставившись на тост, я забываю о девушке, потому что не имеет значения, что там происходит снаружи. Я должна съесть этот хлеб. А я не могу. Вскочив, я бросаюсь к мусорке, швыряю в нее тост и прикрываю его сверху смятой салфеткой. Затем поспешно сажусь на свое место, пытаясь выглядеть спокойной. Если отец прочитает по моему лицу, что я сделала, его собственное лицо побагровеет. Губы вытянутся в тонкую линию. Он скажет:
В такие моменты, как этот, я очень нуждаюсь в Лили. Когда я нарываюсь на неприятности, именно сестра напоминает (напоминала) мне о необходимости дышать. Я пытаюсь представить ее рядом с собой, шепчущую мне на ухо: «дыши»; но у меня это не получается, потому что при мыслях о ней воображение рисует, как полгода назад она тайком просовывала мне под дверь письмо, тайком выскальзывала из дома, тайком забиралась в свой дряхленький, купленный в шестнадцать лет, фольксваген и тайком уезжала из моей жизни. Куда она убежала? Где прячется? У нее закончились деньги? Она уже истратила все наши сбережения?