Десять раз так он проходил мимо меня. Свечение усиливалось вместе с музыкой, скользило по вершине созданного человеком базальтового утеса и исчезало. И между этими проявлениями проходила вечность, а я по-прежнему корчился в неподвижности, беспомощное существо из камня с незакрывающимися глазами.

Наконец луна приблизилась к горизонту. Звуки музыки стали громче, за ними — вторично — крикнул Стентон. Крик его был, как эхо первого. Вновь мягкий, вздыхающий звук на террасе. И — полная тишина. Свет померк; луна заходила, и мгновенно жизнь и способность двигаться вернулись ко мне. Я побежал вперед, прыжками взлетел по лестнице, во внутренний двор и прямо к серой скале. Она была закрыта — я знал, что так и будет. Но показалось ли мне, или я на самом деле услышал доносящийся с огромного удаления торжествующий возглас: «А-во-ло-а! А-во-ло-а!»?

Я вспомнил об Эдит. Побежал к ней. При моем прикосновении она проснулась, с удивлением взглянула на меня, приподнялась на руке.

— Дэйв! — сказала она. — Я уснула… после всего. — Тут она заметила на моем лице отчаяние и вскочила на ноги. — Дэйв! — воскликнула она. — Что случилось? Где Чарлз?

Прежде всего я разжег костер. Затем рассказал ей все. И до самого рассвета мы сидели перед костром обнявшись, как испуганные дети.

Неожиданно Трокмартин умоляюще протянул ко мне руки.

— Гудвин, старый друг! — воскликнул он. — Не смотрите на меня, как на сумасшедшего! Это правда, абсолютная правда! Подождите… — Я, как мог, успокоил его. Через некоторое время он продолжил рассказ.

— Никогда, — сказал он, — человек так не приветствовал приход солнца, как мы в то утро. Как только стало светло, мы вернулись во двор. Базальтовые стены, на которых я видел Стентона, стояли черные и молчаливые. Терраса, как всегда, была пуста. Серая скала на своем месте. В углублении у ее основания — ничего. И ничего, никаких следов пребывания на острове Стентона — ни следа, ни знака.

Что нам оставалось делать? Те же доводы, что удержали нас накануне, удержали и сейчас — и вдвое сильнее. Мы не могли покинуть тех двоих, не могли уйти, пока оставалась хотя бы слабая надежда на их спасение — но как же нам оставаться? Гудвин, я любил свою жену, сильно любил, так сильно, как я и не подозревал до этого дня; и она так же любила меня.

— Оно за ночь забирает только одного, — сказала она. — Любимый, пусть оно возьмет меня.

Я плакал, Гудвин. Мы плакали…

— Вам потребовалась большая храбрость, Трокмартин, — прервал я его. Он оживленно взглянул на меня.

— Значит, вы поверили? — воскликнул он.