Ворота оказались открыты, а двор был пуст. Соколов вышел из машины. Где, черт побери, джип Ларисы? Где вообще все?..

Сердце екнуло, стоило Олегу заметить бурые брызги, усеявшие траву и стену дома.

У крыльца лежал человек. Признать в нем Витю Вдовина можно было только по одежде – от лица ничего не осталось. Руки были раскинуты в стороны, вместо правой ладони – измочаленная культя. Дверь в дом оказалась широко распахнута, будто что-то таилось внутри, а потом выскочило на соседа, стоило тому приблизиться. Олег поднялся по ступенькам и заглянул внутрь дома. Сумрак прихожей встретил его молчанием.

– Лариса? – Голос срывался. Он пошел дальше, не заметив, что с улицы вслед за ним проследовало что-то еще. – Димка, Танюха, вы тут?

Обеденный стол валялся на боку, стулья были разбросаны. По линолеуму протянулась кровавая полоса. На глаза Олега навернулись слезы. На подоконнике справа что-то мигало. Мобильник. Вроде бы Димкин.

Может быть, его семья спаслась и оставила сообщение на телефоне. А может быть, кто-то взял их в заложники, надиктовав указания насчет выкупа? Соколов не знал, что и думать. Господи, лишь бы все закончилось хорошо!

Он протянул руку к телефону.

Олег Кожин Сученыш

Олег Кожин

Сученыш

Осенний ноябрьский лес походил на неопытного диверсанта, неумело кутающегося в рваный маскхалат цвета сырого промозглого тумана. Сердитая щетина нахохлившихся елок рвала маскировочную накидку в клочья. Высоченные сосны беззастенчиво выпирали в самых неожиданных местах. И только скрюченные артритом березки да обтрепанные ветром бороды кустов старательно натягивали на себя серую дымчатую кисею.

Еще вчера, на радость горожанам, уставшим от мелкой мороси, поливающей мостовые не слишком обильно, но исправно и часто, выпал первый снег. А уже сегодня, отравленный выхлопами заводов, одуревший от паров бензина, он растаял, превратившись в липкую и грязную «мочмалу». Но это в городе. А лес по-прежнему приятно хрустел под ногами схваченной первыми настоящими морозами травой, предательски поблескивал снегом из-под туманного маскхалата.

Из всех времен года Серебров ценил именно переходные периоды. Кто-то любит лето – за жару и буйную, неукротимо растущую зелень. Кто-то зиму – за снег, за чистую белизну, за Новый год, в конце концов. Поэты воспевают осеннюю тоску и «пышное природы увяданье». А Серебров больше всего любил находиться на стыке. Очень уж нравились ему смешанные в одной палитре осенние рыжие, желтые, красные краски – присыпанные снегом, схваченные морозцем, до конца не облетевшие листья. Недозима.