— Не надо, — сказал Джером.

— Не время для сантиментов, — возразил Уэллес. — Прошу тебя, давай покончим с этим.

«Сантименты», — подумал Джером, смутно припоминая песни по радио, пробудившие в нем пламя.

Разве Уэллес не понимает, что процессы, происходящие в голове, сердце и мошонке, неразделимы? Что чувства, какими бы примитивными они ни были, могут привести в неизведанные дали? Он хотел рассказать доктору обо всем, что увидел и полюбил в эти отчаянные часы. Но объяснения потерялись на полпути от мозга к языку. В приступе сочувствия к страдающему миру он сумел выговорить лишь одно:

— Не надо, — когда Уэллес открыл следующую клетку.

Доктор не обратил на него внимания и сунул руку за проволочную сетку. Там сидели трое зверьков. Он ухватил ближайшего и потащил его, протестующего, прочь от напарников. Животное явно чувствовало, что его ожидает: оно пронзительно визжало от ужаса.

Этого Джером не вынес. Рана в боку мучительно болела, но он бросился вперед, чтобы помешать убийству. Уэллес, обеспокоенный приближением Джерома, выпустил свою жертву, и обезьянка с криком побежала по поверхности стола. Когда Уэллес бросился ее ловить, пленники в клетке у него за спиной воспользовались случаем и выскочили наружу.

— Черт тебя побери! — заорал. Уэллес на Джерома, — Неужели ты не видишь, что у нас нет времени? Ты совсем ничего не понимаешь?

Джером все понимал, но одновременно не понимал ничего. Он понимал ту лихорадку, которую делил с животными; и стремление переделать мир он тоже понимал. Но почему все должно кончиться вот так? Все — и радость, и озарение. Почему история завершается в жуткой комнате, наполненной дымом, страхом и отчаянием, он понять не мог. Да и Уэллес тоже, хотя сам создал эти противоречия.

Доктор ухитрился схватить одну из сбежавших обезьянок, но Джером быстро подошел к оставшимся клеткам и открыл их. Животные вырвались на свободу. Уэллес, держа вырывающуюся обезьянку, потянулся за шприцем. Джером подбежал к нему.

— Оставь ее! — кричал он.

Уэллес ввел иглу в тело обезьянки, но прежде, чем он успел нажать на поршень, Джером схватил его за запястье. Шприц выплеснул яд в воздух, потом упал на пол. За ним последовала освободившаяся обезьянка.

Джером еще ближе подошел к Уэллесу.

— Я же сказал тебе, оставь ее, — повторил он.

В ответ Уэллес ударил Джерома кулаком в раненый бок. У того из глаз от боли потекли слезы, но доктора он не выпустил. Боль не могла заставить Джерома оторваться от яркого сердца, бьющегося так близко. Он хотел запалить Уэллеса, точно факел, хотел, чтобы плоть творца и творения слились в одном очищающем пламени.