Я говорил, что полностью удовлетворил все его требования и заплатил ему сполна. Он десять лет делил со мной мой дом, моих друзей, мою жизнь; все, что было у меня, принадлежало и ему. «Этого недостаточно», — ответил он, и все началось снова. Прежние мольбы и требования, чтобы я оставил претензии на респектабельность и отправился с ним куда-то, стал странником и его сподвижником, усвоил новые, еще более ужасающие уроки о бытии мира. Надо признать, это звучало почти соблазнительно. Временами я уставал, от маскарада, вспоминал запах войны и пыли, облака над Варшавой. Тогда я тосковал по вору, которым я был. Но я не собирался отказываться от всего из-за этого. И я сказал ему об этом. Кажется, он знал, что не сумеет сломить меня, и впал в отчаяние. Он стал бессвязно говорить, как ему страшно без меня, каким потерянным он чувствует себя. Он посвятил мне годы жизни, потратил на меня столько сил — как же я могу быть столь черствым и безразличным? Он стал хвататься за меня, плакать, попытался погладить по лицу. Я был потрясен. Меня тошнило от этой мелодрамы. Но он не уходил. Его требования перешли в угрозы, и у меня сдали нервы. Я хотел покончить и с ним, и с тем, что за ним стояло: с моим грязным прошлым. Я ударил его. Сначала не сильно. Но он продолжал таращиться на меня, и я вышел из себя. Он не делал ни малейшей попытки защититься, и его пассивность лишь разъярила меня. Я бил и бил его, а он принимал удары. И подставлял лицо… — Уайтхед глубоко вдохнул воздух, дрожа. — Видит бог, я делал вещи и похуже. Но никогда мне не было так стыдно. Я не останавливался, пока не разбил кулаки в кровь. Тогда я приказал Тою, и тот как следует обработал его. За все время Мамолиан не издал ни звука. Меня дрожь пробирает, когда вспоминаю об этом. До сих пор вижу: Той прижимает его к стене, схватив за горло, а Мамолиан смотрит на меня. Только на меня. Помню его вопрос: «Ты знаешь, что ты наделал?» Вместе со словами изо рта у него сочилась кровь… А затем что-то произошло.

Воздух уплотнился. Капли крови на лице Мамолиана стали ползать, как живые. Той отпустил его. Он сполз вниз по стене, оставляя кровавый след. Я думал, мы убили его. Это худший момент в моей жизни: мы с Тоем стояли и глядели на истерзанный мешок костей. Конечно, мы совершили ошибку. Нельзя было останавливаться. Мы должны были завершить дело и убить его.

— Господи!

— Да! Было глупо не покончить с ним. Билл не выдал бы меня, все обошлось бы без последствий. Но мы не решились. Я не решился. Я велел Тою привести Мамолиана в порядок, отвезти в центр города и выбросить там.