Делгард напрягся. Это был голос Алисы, тихий, но с каким-то изменившимся тембром Священник напрягся, улавливая слова.
— …Пусть твоя страсть наполнит меня…
В голосе слышался сильный акцент, гласные растягивались почти вульгарно.
— …Безумный, совершенно безумный…
Едва разборчивые, то слишком тихие, чтобы расслышать, то… слишком странные, чтобы понять.
— …Грубо воспользовался мной…
Это был не иностранный акцент, а один из местных говоров, и Делгард не смог определить, в каком графстве так говорят. Вроде бы где-то на юго-западе. Слишком резко, жестко… Девочка назвала имя, но священник не расслышал его.
— …Страсть, что бичует мое тело…
Он было двинулся вперед, но ощутил, как мать Мари-Клер слегка придержала его за руку.
— Лучше не тревожить ее, монсеньер, — прошептала монахиня.
Священник поколебался, ему хотелось услышать еще. Но Алисин голос перешел в невнятное бормотание, слова слились словно в один непрерывный звук. Прямо на глазах она словно погрузилась в глубокий сон, и вскоре слова совсем затихли, слышалось лишь ровное, глубокое дыхание.
Монахиня поманила Делгарда из комнаты, и он подчинился. Она тихо закрыла дверь.
— Что это за говор, преподобная мать? — спросил он, не повышая голоса. — Она каждый раз так говорит?
— Вроде бы каждый, монсеньер, — ответила настоятельница. — Пожалуйста, пойдемте со мной: я хочу еще кое-что показать вам.
Прежде чем последовать по коридору за темной фигурой, Делгард еще раз оглянулся на дверь. Спускаясь по лестнице, монахиня сказала:
— Трудно разобрать, что она говорит. Сначала я думала, что, может быть, во сне подсознательно действует затруднение речи. Столько лет немоты — это могло сказаться.
— Нет, я уверен, это невозможно. Если бы, наоборот, она заикалась наяву и говорила гладко во сне, это могло бы иметь какое-то объяснение.
— Я согласна с вами, монсеньер. Это была просто Первая глупая мысль, и я ее быстро отмела. Кроме того, мне кажется, слова выговариваются отчетливо, хотя и странно на слух.
— Это какой-то диалект?
— Мне кажется, да, но не могу определить какой.